Тридцать лет историк Анатолий Разумов ищет имена репрессированных и собирает по крохам их биографии. Он занимается этим ровно столько лет, сколько вообще говорят о репрессиях в новейшей истории России, - с 1987 года. Его «Ленинградский мартиролог» - это собрание из 16 томов, в них 50 тысяч имен и биографий только расстрелянных ленинградцев. Он - один из создателей мемориала «Левашовская пустошь» на месте бывшего расстрельного полигона НКВД.

Мы встретились с Анатолием Разумовым в его кабинете в питерской Публичке — Российской национальной библиотеке. На двери написано: Центр «Возвращенные имена. Редакция книги памяти «Ленинградской мартиролог». Ниже — портрет Солженицына. По просьбе писателя, Разумов составлял именной указатель к «Архипелагу ГУЛАГ».

В маленькой комнатке, похожей на книжный склад, мы долго искали, где воткнуть стулья, чтобы присесть. Потом расчищали уголок на столе, чтобы пристроить диктофон.

— Кажется, они скоро и вас отсюда вытеснят, — киваю я на папки с делами, на книги, которые уже не помещаются на стеллажах, поэтому высятся стопками на столах, на стульях, на полу.

Разумов смеется. Чтобы показать мне какой-то документ, он потом безошибочно протянет руку к нужной стопке и вытащит нужный листок. Подойдет к стеллажу и, не глядя, достанет нужную книгу.

— Полтора года «большого террора» — это самый убийственный период советской и российской истории, — говорит Разумов. — Убийственный — в самом прямом смысле. Он достиг цели: население страны было парализовано страхом. Логике действия этой власти поддаются. Ведь просто так не расстреливали: им надо было мегатонны бумаг накопить. Надо было создать видимость юстиции — самой передовой в мире. Дела, уголовные статьи, все надо было сохранить. «Учет и контроль», как учил их Ильич. А по сути, это были массовые убийства. Людей сваливали в стометровые траншеи, как в Бутове, полуживыми. За казнями никто не следил. Но зато — со всей бумажной «подкладкой». И потом еще 50 лет врали родственникам.

«Мы не пропустили ни одного имени»

Анатолий Разумов начал искать имена репрессированных в 1987 году, когда не было еще доступа к архивам, зато была публичная библиотека, куда он, историк, целенаправленно пришел работать. В 1989-м прокуратура СССР стала пересматривать дела сталинских лет. Имена реабилитированных публиковали в газетах. С этого начались «Возвращенные имена» Разумова.

— Я стал одним из составителей дайджеста «Страницы истории». Мы давали абсолютно новую историческую публицистику — о расстрелянных, о местах расстрелов.

Сейчас на сайте «Возвращенные имена» можно по одной фамилии найти всю информацию, какая сохранилась о жертве террора. А в 1990-е все, что появлялось в печати, он вручную переносил на каталожные карточки, а их складывал по алфавиту в библиотечные ящички.

— Сайту 14 лет, — говорит Разумов. — Когда мы его создавали, сразу решили, что писать будем обо всех: война, блокада, репрессии. Я нашу большую историю не делю на части, она одна. В одной семье погибали люди и в блокаду, и на фронте, и расстреляны были.

Так появился и многотомник «Ленинградский мартиролог».

— Мы не пропустили ни одного имени, — уверен Разумов.— За прошедшие годы я отработал все известные мне документы, связанные с расстрелами в Ленинграде и по приказам из Ленинграда. С 1918 года до января 1942-го. Все. Так что имена известны.

За 30 лет он прочитал тысячу следственных дел в архивах. «Наверное, тысячу», — добавляет. Потому что счета прочитанному никогда не вел. Но первое дело, которое прочел, попав в архив ФСБ в 1991 году, помнит до сих пор.

— Это было дело маляра Василия Жгутова, — рассказывает Разумов. — Очень выпуклое. Жгутов был маляром, но мог и штукатурить, и строить, все делать. Семья жила в Ярославской области. Пришла коллективизация, и им дали так называемое твердое задание. То есть забирали у крестьян все. Это значило смерть. И он сбежал. Уехал на заработки, создал бригаду шабашников и работал. Жил в Ломоносове. Поймали его по доносу. Люди ведь сейчас не понимают, как это делалось. На Жгутова поступил донос от секретного осведомителя: я, мол, сидел у дома на скамеечке, а рядом гражданин Жгутов рассуждал, что война в Испании, дескать, кончится, а потом нападут на нас. И год это лежало без дела. А в 1937-м пришел план на аресты — и Жгутова взяли. В деле есть как бы доносы членов его бригады. Именно «как бы»: следователь вызвал этих людей и спросил, чем им мешает Жгутов? Рабочие и рассказывали: не дает пить, скупердяй, прижимает с деньгами — сам все распределяет. И Жгутова расстреляли. По плану.

«Чекисты раскрадывали вещи заключенных»

Дело Жгутова Разумов начал искать в архивах, потому что ему написала внучка маляра. Она нашла в газете имя деда и просила историка выяснить подробности. До сих пор Разумов получает в неделю по два десятка таких писем, кто-то приходит к нему в библиотеку, кто-то пишет на сайте. Это источник информации для обеих сторон.

— Каждого, кто ко мне обратился, я прошу написать что-то от имени семьи: каким был тот человек, что о нем помнят сегодня, как случился арест, как узнали правду, как это все сказалось на семье. Это ключевые вопросы. А дальше, прошу, пишите, что захотите. И многие пишут. Иногда совершенно прекрасные тексты.

У него и сейчас на экране монитора — письмо. Когда я пришла, он как раз писал ответ незнакомой Ларисе Викторовне. Женщина ищет деда, расстрелянного в 1938 году.

— Она нашла на нашем сайте его имя, — рассказывает Разумов. — Пишет, что хотела бы с делом ознакомиться. Я объясню, куда идти, кому писать, какие документы готовить. И пошлю ей страницы «Поморского мартиролога», где упоминается ее дед. При обращении в органы она сможет их приложить, это официальная книга, изданная прокуратурой в Архангельске.

На стенах у него висят рисунки и портреты. Это те, кто помогал ему искать репрессированных, те, кто был сам репрессирован, те, кто искал родных. На одном снимке — человек в очках с грустной улыбкой. Сам Разумов никогда не был знаком с ним. Но рассказывает о нем как о ком-то близком.

— Это архитектор Борис Генрихович Крейцер, — поднимает он глаза на снимок. — Его супруга Тамара умерла за неделю то того, как я начал знакомиться с его делом. Но осталось много его друзей. Я уговорил их написать о нем. И у меня сложился образ фантастического человека. При нем всегда были и какие-то лагерные истории, и горький юмор. Борис Генрихович очень многое мне подсказал. Уже «оттуда». Много такого, чего мы прежде о том времени не понимали.

Архитектор Борис Крейцер чудом избежал расстрела: следователь наврал в бумагах. Чекисты все выверяли, чтоб не расстрелять ненароком не того, кого «надо». Не из жалости к людям, а потому, что отчетность должна была сходиться.

— Крейцер был приговорен к расстрелу, — рассказывает Разумов. — Но следователь, чтобы понадежнее подвести его под высшую меру, приписал ему в деле другую национальность и другое место рождения. Крейцера привели на расстрел, но перепроверили и отложили казнь до осени 1938-го.

Ноябрем 1938 года историки датируют завершение «большого террора»: были ликвидированы «двойки» и «тройки», прокуратуре поручили надзор за следствием. Массовые расстрелы прекратили.

— Видимо, они решили, что враги уже уничтожены, — усмехается Разумов. — И даже с перевыполнением плана. В Ленинграде надо было расстрелять 4 тысячи, а расстреляли 40 тысяч. Куда ж дальше?

Расстрелять всех приговоренных не успели. В числе таких «недостреленных» оказался и Крейцер.

— Таких, кого осенью 1938-го еще надо было расстрелять, в Ленинграде оставалось 999 человек, — продолжает Разумов. — Из них, как выяснилось, двести до расстрелов не дожили, умерли в тюрьмах. Судили-то по бумажкам, людей не видя. Человек пятьсот выпустили. А триста заперли в лагеря, в том числе и Крейцера. Он выжил в лагере и в 1954-м, когда дело пересматривали, всю свою историю рассказал прокурору. Тот записывал это, как роман. Борис Генрихович обладал феноменальной памятью, он запомнил даже фамилии следователей, номера их кабинетов.

И вот так, благодаря незнакомому «недостреленному» Крейцеру, Разумов узнал, как следователи стряпали протоколы, как по этим протоколам людей убивали, где это происходило.

— Крейцер обратил внимание прокурора на то, что протоколы допроса есть рукописные, а есть печатные, — продолжает Разумов. — Мы-то думали, что рукописный — это черновик, а оказалось — наоборот. Печатный — это то, с чем работал следователь. Он «договаривался» с подследственным о каком-то варианте показаний — протокол перепечатывали. Пока не договорятся окончательно или пока следователь не потеряет терпение. Потом печатные листы переписывали от руки — как бы это и есть протокол. На расстрел вели по коридору, Борис Генрихович описывает, как одежду сбрасывали в кучу, как руки вязали, как допрашивали в последний раз. И происходило это не в Большом доме, а в тюрьме на улице Нижегородской, которая теперь улица Академика Лебедева. Там и сейчас тюрьма — СИЗО № 4.

Но есть в картотеке Разумова дела, по которым писем никто не пишет. Родных или не осталось, или они никого не ищут, или не знают, что можно искать. Или, добавляет историк, боятся. Потому что страх до сих пор никуда не делся. И тогда вся информация для книг памяти — то, что найдешь сам. Где? Часто — в прокурорских документах времен первой «оттепели».

— Было такое дело Вани Грузнова — 12-летего мальчика, который всего лишь из Эстонии перебежал в свою деревню, — вспоминает Разумов. — Его взяли пограничные чекисты — и слепили дело огромной шпионской организации. Расстреляли всех, с кем Ваня хотя бы встречался. Вот он зашел в какой-то дом — значит, там все шпионы. А самого мальчишку нельзя было расстрелять. У нас часто говорят, что тогда с 12 лет расстреливали, но это неправда. Расстреливали с 18 лет. Бывало, что с помощью экспертизы устанавливали, есть ли восемнадцать. Ваню определили в колонию, он выжил. Его дело тоже пересматривали в 1950-х. Прокуратура потрясающе его проработала.

Много информации Разумов находит в бумагах, которые исполнительно подшивали к делам сами чекисты.

— Вот, скажем, дело Моисея Бурта, — из стопки, пристроенной на стуле, историк вытягивает листочки. — Бурт был приговорен к расстрелу, но объявил голодовку и погиб во время насильственного кормления. А родным его об этом не сказали. И в деле есть записка — якобы от его имени: что он хотел бы получить от них в передачке. У людей принимали передачки, зная, что отдавать уже некому. Чекисты раскрадывали вещи заключенных, вымогали на свиданиях. Был такой чекист Слепнев — он спал с женами арестованных, чтобы дать им свидания с мужьями. А его жена в то время ждала ребенка. Много таких историй.

Главное, замечает Разумов, уметь все прочесть в архивных делах. Когда смотришь по 20-25 дел в день, добавляет, каждая жизнь проходит у тебя перед глазами. И вдруг какие-то детали проливают свет на всю систему, дают представление о масштабе того кошмара.

— Есть убийственные истории, — он рассказывает по памяти и предупреждает, что не назовет имен, чтобы не переврать. — Одного заключенного должны были вести на допрос. Но в следственной тюрьме все кабинеты для допросов оказались заняты. Его перевели в само здание Большого дома, но и там не было свободных кабинетов. Везде кого-то допрашивали. Тогда его привели в комнату, специально для допросов не оборудованную. Следователь отвлекся на пару минут, чтобы что-то сказать по телефону. Заключенный разбил окно и выбросился с третьего этажа. Прямо на улицу Воинова. В двенадцать часов дня. Мы знаем об этом потому, что все зафиксировано в деле: следователь писал объяснительную, он даже сам отсидел несколько суток, получив дисциплинарное наказание.

«Этот момент в стране мы упустили»

Среди персонажей этих поисков Разумову встречались люди, которые системы не боялись. И тогда машина давала сбой. Небольшой, но в тех условиях удивительный.

— Ян Гриневич был приговорен к расстрелу в декабре 1937 года, — рассказывает историк. — Но умер в тюремной больнице в январе 1938-го. Так вот, его семья знает дату его смерти, у них есть свидетельство, более того — известна могила отца. Я нашел его дочь Галину Яновну. Позвонил ей. Оказалось, что тогда же, в январе 1938-го, ее мама ходила и требовала: скажите, что с мужем, я не отступлюсь. И ей сказали, что он умер в тюрьме. Она стала требовать свидетельство. Ей выдали. Она не успокоилась и требовала показать могилу. И ее не арестовали, а отправили на Богословское кладбище, там ей показали место, где в указанный день схоронили двоих. Гриневичи поставили памятник. Дочка мне рассказала, что когда мама умерла и ее в эту могилу подхоронили, там действительно стоял один гроб на другом.

Имя второго человека в той могиле установить так и не удалось. Это, говорит Разумов, самая большая проблема в его поисках. В стометровых траншеях на расстрельных полигонах, где сваливали тела, лежат горы безымянных костей. Имена убитых установить можно, но сопоставить их с останками — нереально.

— Разве что найдется какой-нибудь личный предмет, — предполагает Разумов. — Есть такой редчайший случай: останки, случайно обнаруженные у Петропавловки. Там по анатомическим особенностям было определено, что среди них, скорей всего, генерал-майор флота Рыков. Нашлись родственники, была возможность получить генетический материал, экспертиза подтвердила.

Часто родственники просят не ворошить кости, пусть, мол, лежат, как лежали. Разумов считает — неправильно это. А вдруг при эксгумации найдется какой предметик, какая меточка? Глядишь, и не одного, а сразу несколько человек можно было бы похоронить с именами.

— Есть, например, предположение, что шестеро расстрелянных по Ленинградскому делу лежат на Левашовском полигоне в одной яме, — объясняет он. — В документе сказано, что шесть человек расстреляны 1 октября 1950 года в 2 часа, а в 4 часа зарыты в яме на спецобъекте МГБ. Если бы исследовать Левашово полностью, эту могилу, где лежат все-таки шестеро, а не пятьдесят человек, можно определить точно. Но сейчас таких исследований уже проводить не будут. Этот момент мы, я считаю, в стране упустили.

«Барабанная память о прошлом»

Я спросила у Разумова, зачем ему все это? Почему он тридцать лет с утра до ночи, в рабочее время и по выходным перекладывает старые машинописные листочки, ездит на расстрельные полигоны, пишет письма незнакомым людям, рассказывает об их погибших родных, читает и слушает истории — такие, что и пересказать-то не всегда может, столько в них страшных подробностей?

— У вас кто-то из близких был репрессирован? — предположила я.

— У меня в семье только одна история, связанная с репрессиями, про бабушкиного брата, да и то я узнал ее относительно недавно, — ответил Разумов. — Но мой отец — военный. Он служил в Германии, мы там жили. И с пяти лет у меня в сознании история Второй мировой войны: есть места памяти, их надо почитать, могилы надо искать. И родился я в Белоруссии, белорусская боль — она сродни ленинградской.

— Война — это война, а репрессии — совсем другое.

— Не соглашусь. В Германии я поездил по немецким концлагерям и видел там, как немцы хранят память о злодеяниях. И с юности стал задаваться вопросом: почему у нас столько лет, поколение за поколением люди живут только с барабанной памятью о прошлом? Теперь вот у меня есть цифры: с 1991 года по 2014-й в стране реабилитировано около четырех миллионов человек. Миллионы были реабилитированы в первую «оттепель». А сколько их еще? Речь идет о миллионах людей. О десятках миллионов.

Анатолий Разумов

Народная правда

Беседу вела Алина Бериашвили

(Подготовлено на основе материала:
Разумов А. Предание об ужасе // Новгородские ведомости. 2013. 27 ноября.
URL: http://novved.ru/kultura/26970-predanie-ob-uzhase.html)

Цифры в «Архипелаге ГУЛАГ» завышены, но как цельная картина он верен, считает коллега Александра Солженицына по работе над книгой

Анатолий РАЗУМОВ, старший научный сотрудник Российской Национальной библиотеки, руководитель Центра «Возвращённые имена», при РНБ, побывал в Великом Новгороде в рамках презентации 13-го тома Книги Памяти.

Историк и археолог, он уже многие годы занимается поиском сведений о погибших и пропавших без вести во время репрессий и войн. Кроме того, именно он был редактором именного указателя к «Архипелагу ГУЛАГ». В преддверии 95‑летия Александра Солженицына (род. 11 декабря 1918 года) Анатолий Яковлевич рассказал «НВ» о своей с ним работе:

Солженицына как писателя открыл в юности, когда мне дали почитать на ночь два рассказа, опубликованных в «Новом мире», но на тот момент уже изъятых из библиотек: «Матрёнин двор» и «Один день Ивана Денисовича», - вспомнил он былое. - Меня в те годы преследовало неприятное чувство, будто в русской литературе после шедевров XIX-XX веков образовался страшный разрыв. Часть выходившей тогда советской литературы я просто пропускал, а русская зарубежная была малодоступна. Это с одной стороны. А с другой, было чувство, будто рядом с нами существует большой прекрасный пейзаж, но нет возможности его разглядеть, он тут и там перегорожен заборами. После рассказов Солженицына будто упали заборы, и открылся полный русский пейзаж: литературная традиция жива.

- Но познакомились вы с Александром Исаевичем, судя по вашему возрасту, позже?

Гораздо позже. Первая встреча - это 1996 год. Тогда он приезжал в Санкт-Петербург с Наталией Дмитриевной, выступал в Российской национальной библиотеке, и я помогал этой поездке состояться. Потом были нечастые разговоры по телефону, А.И. дарил новые книги. Но главное для меня было впереди. Шло время после возвращения Солженицына в Россию, был издан на родине «Архипелаг ГУЛАГ», но не были названы, как обещалось в первом издании, имена помощников Солженицына - свидетелей лагерных ужасов. А ведь «Архипелаг Гулаг» воспринимался как книга, в которой можно найти информацию о погибших и пропавших без вести во время репрессий. Естественной оказалась идея составить именной указатель к книге. Энтузиасты, а прежде всего - библиограф Надежда Григорьевна Левицкая, создали указатель. Александр Исаевич и Наталия Дмитриевна предложили мне редактировать и подготовить его для включения в книгу.

- Как долго продолжалась эта работа?

Предложение поступило в 2005 году, для меня это огромные были и честь, и задача. Решился сразу, но потом долго искал форму подачи справок и работал. Когда подготовил первые две буквы, отвёз на оценку Александру Исаевичу. Он принял форму указателя, ответил на вопросы, сказал: «Завершайте, и опубликуем». В 2007 году впервые «Архипелаг» вышел с именным указателем. Очень важная веха в моей судьбе, ведь я занимаюсь Книгами Памяти о репрессированных, а «Архипелаг ГУЛАГ» - можно сказать, матерь подобных книг.

- То есть в этом указателе имена всех, с кем Солженицына свела судьба в ГУЛАГе?

Информация обо всех, кто упоминается в книге - заключенные, палачи и люди, которые не входили в эти категории, - о каждом понемногу. Я - не мемуарист, конечно, но скажу, что работать с таким автором, как Солженицын, - великое наслаждение. Его острый ум, ирония, мгновенная реакция на какие-то предложения запомнились навсегда.

- «Архипелаг ГУЛАГ» - это эпос. Подзаголовок дал сам автор - «Опыт художественного исследования». Я беседовал на эту тему с Александром Исаевичем, да и сам думал много, потому что, когда готовил именной указатель, неизбежно сталкивался с неточностями. Но моя позиция состояла в том, что «Архипелаг ГУЛАГ» - литературный памятник, он уже сложился, к читателям пришёл именно в таком виде. Можно исправить некоторые явные неточности, однако целостность текста необходимо сохранить. Солженицын в ответ рассказывал, в каких условиях шла работа над книгой, как книга перепрятывалась с места на место, как вносились правки. Источников открытых, минимум - архивных, данных нет, есть официальные советские книги, есть воспоминания свои и других свидетелей. Солженицына не смутил и ряд отличий именного указатели от того, что есть в книге: «Указатель - это указатель, он сделан гораздо позже и может уточнять текст».

«Архипелаг ГУЛАГ» - это предание об ужасе. Да, цифры в нём завышены, как всегда бывает в эпосе, предании, однако одновременно это и верно. Очень близко к понятию «народная правда». Вот Солженицын говорит, что все население ГУЛАГа было размером со среднее европейское государство. И, конечно, кто-то радостно начнёт сегодня спорить, что это неправда, что не пять, не три миллиона человек сидели, а один, что если мы посмотрим, сколько на 1 января такого-то года было заключенных в ГУЛАГе, то ни о каком сравнении с Грецией или Швецией не может быть речи... А если рассмотреть все виды неволи в такой-то год?! «Архипелаг ГУЛАГ» - нарицательное понятие для жуткой неволи, это ведь не только концлагерь. Тогда, возможно, и Греции будет мало... Несмотря на непопадание в точку в ряде оценок цифровых (а где точка? Нам неизвестны точные потери населения ни в войнах, ни в репрессиях), «Архипелаг» оказался как художественное осмысление, как цельная картина верен. Так же верен, как то, что репрессированы миллионы. И это самое главное...

Что касается новейшей литературы о репрессиях, А.И. не только прекрасно знал о ней, но и принимал участие в её издании. Сам составил сборник воспоминаний «Поживши в ГУЛАГе» (2001), написал предисловие к семитомному собранию документов «История сталинского Гулага» (2004).

Имя Солженицына сегодня воспринимается нами прежде всего в связи с «Архипелагом», оцениваются также в основном его взаимоотношения с советской властью. Но, если вспомнить его знаменитое выступление в Госдуме, начинает казаться, что образ Солженицына и в наше время упрощается.

На мой взгляд, самое главное, что Солженицын сейчас востребован, а уж чему в его творчестве отдать приоритет, каждый решает сам. Однажды меня пригласили в районную библиотеку на Васильевском острове на годовщину издания «Архипелага», Там, как и всегда на юбилеях, на витринах были выставлены книги Солженицына. И библиотекари просили меня не обращать внимания на то, что книг так мало - все остальные разобраны. Это было довольно давно, но тем и интереснее. Или вот случай: как-то выступала редактор издательства «Время», выпускающего собрание сочинений Солженицына. И сказала, что в трудное для книгоиздания время они во многом удержались именно благодаря спросу на книги Солженицына.

Кто-то к Солженицыну упорно предъявляет претензию, что, мол, ничего из его слов не вошло в общий обиход. А «Как нам обустроить Россию»? Как он произнёс, так все и говорят. Именно он дал определение «олигархический» механизму, который начал складываться в политике. Тогда и определение казалось странным, однако это - по-прежнему часть нашего существования.

Пять лет, как ушёл Солженицын, 95 лет - со дня рождения, 40 лет, как впервые издан «Архипелаг ГУЛАГ». Все события незабываемы.

Фото из архива «НВ»

«От неизвестных и до знаменитых, сразить которых годы не вольны, нас двадцать миллионов незабытых, убитых, не вернувшихся с войны», - писал в своём известном стихотворении Расул Гамзатов. Сегодня поисковики, да и простые энтузиасты пытаются восстановить справедливость - найти погибших и пропавших без вести в годы войны и репрессий и сохранить память о них для будущих поколений. Среди них Анатолий Разумов, главный библиотекарь и руководитель центра «Возвращённые имена» при Российской национальной библиотеке (ранее Публичной). Он рассказал нашему корреспонденту о своей деятельности.

Первые шаги

Добрый день, Анатолий Яковлевич. Для меня большая честь беседовать с таким человеком, как Вы. То, чем занимается Ваша команда, очень важно как для участников тех событий, так и для нас, нынешних поколений. А скажите, как возникла идея заниматься поиском имён репрессированных?

Идея возникла примерно в конце 80-х годов, когда распоряжением правительства было разрешено публиковать имена репрессированных в печати. Как раз в то время начали появляться первые публикации о периоде репрессий. Тогда я был одним из составителей сборников «Страницы истории» в Лениздате. Сборники готовились и выходили с 1988 года. Имена расстрелянных в нашем городе начала публиковать в январе 1990 года газета «Вечерний Ленинград» (вскоре ставшая «Вечерним Петербургом»). Я понял, что надо собирать имена в книгу и занялся поиском дополнительных материалов. Доказывал, что библиотека может заниматься поиском данных.

- И каким же образом Вы это доказывали?

Общался с семьями репрессированных, собирал сведения об их погибших или пропавших без вести родственниках. Всю информацию заносил в картотеку, опубликовывал имена репрессированных в определённом порядке - по местам их рождения. Хотел, чтобы о них узнало как можно больше людей в разных городах: в Пскове, в Новгороде, в Вологде, в Мурманске, в Твери, в Таллине, в Киеве, в Минске и других. В ответ получал письма, фотографии, рассказы от откликнувшихся родственников. Так начала формироваться Книга памяти. В 1991 году я получил возможность работать с документами о репрессиях в архиве Госбезопасности. Примерно в 1993 году была готова рукопись первого тома Книги памяти «Ленинградский мартиролог» о расстрелянных в Ленинграде в августе-сентябре 1937 года. В 1995 году удалось издать этот том. Руководитель нашего города Анатолий Собчак присутствовал на презентации тома в библиотеке и вручил первые экземпляры родственникам погибших.

Страницы памяти

- Анатолий Яковлевич, расскажите, чем сейчас занимается Ваш центр?

Мы готовим к изданию тома Книги памяти «Ленинградский мартиролог» и работаем над сайтом «Возвращенные имена». В книгу входят имена репрессированных. Сайт посвящён более широкой теме: здесь опубликованы имена погибших, пропавших без вести и пострадавших от репрессий и войн, а также во время блокады Ленинграда. К нам часто обращаются люди за помощью в поиске информации. Предоставляем им сведения, которые уже удалось найти в архивных документах, или даём совет - куда необходимо «постучаться», чтобы получить информацию своих родных. Это основное дело, на которое направлены все наши силы и которым мы постоянно без устали занимаемся.

- Сколько имён уже вошло в Книгу памяти?

В двенадцати томах помянуты более 51 тысячи репрессированных: расстрелянных, попавших в лагеря, высланных из Ленинграда и области. Тринадцатый том - это сводный указатель имён к двенадцати томам. Хранится Книга в «публичке» и выдаётся семьям погибших, исследователям, а также в архивы и музеи.

- А что включается в Книгу памяти помимо имён?

Воспоминания родственников и друзей репрессированных, биографические справки, написанные исследователями, документальные комментарии и, конечно же, фотографии: семейные и тюремные.

Для того чтобы подготовить хотя бы одну часть такой книги, необходимо проделать большую работу. Вам кто-то помогал в издании Книги памяти?

Готовит и издаёт Книгу памяти Российская национальная библиотека. Помогают нам Комитет по социальной политике Санкт-Петербурга, Князь-Владимирский собор и многие-многие авторы материалов. Над Книгой работает много людей, и все мы по праву считаемся её авторами.

- Книга памяти издаётся в двух форматах: печатном и электронном. Скажите, чем они различаются?

На сегодняшний день печатный проект насчитывает 17 томов. Тринадцатый том мы уже издали, четырнадцатый находится в работе. Есть электронный вариант - это сайт «Возвращённые имена. Книги памяти России» Центра при РНБ. Электронную версию можно поправить, дополнить её новыми сведениями. В этом преимущество сайта перед печатной книгой: книгу издали, и она всегда будет существовать в этом виде. Но уже после того, как книга доходит до читателя, к нам приходят или звонят и пишут родственники репрессированных и исследователи. Мы проверяем информацию и вносим уточнения.

В процессе работы Вы знакомитесь с большим количеством человеческих судеб. А какая из историй поразила Вас больше всего?

Много поразительных историй. На презентации 12-го и 13-го томов «Ленинградского мартиролога» художник Александр Траугот рассказал о своём коллеге, архитекторе и художнике Борисе Крейцере, приговорённом к расстрелу в 1938 году. Его выводили на расстрел, но не расстреляли - отправили в лагеря. Он выжил, рассказал прокуратуре всё, что помнил о допросах и тюрьмах. По его рассказам стало более понятно, как формировались протоколы допросов и куда именно переводили приговорённых перед расстрелом. Несмотря на пережитые испытания, Борис Генрихович вернулся к любимой работе. Крейцер - мастер оформления книг, театральных постановок. Его работы есть в Третьяковской галерее. А сколько таких талантов было злодейски погублено!

- А о своих родственниках пытаетесь найти информацию? Имена Ваших родных занесены в Книгу памяти?

Отыскиваю следы репрессированного, а потом воевавшего брата моей бабушки по отцовской линии. Пока о его судьбе мало что известно. Надежда на архивы и коллег.

Там крест к кресту челом нагнулся

- Есть ли ещё какие-нибудь публикации у Вашего Центра?

Мы готовим и издаём книгу «Левашовское мемориальное кладбище» - о самом большом расстрельном могильнике Советского Союза. Книга выдержала четыре издания и переведена на несколько языков. Также мы собираем все Книги памяти жертв репрессий - по России, Ближнему Зарубежью и Польше. Готовим общий указатель Книг памяти. Этой работы хватает сполна.

К слову, о Левашовском мемориальном кладбище. Насколько мне известно, Вы являетесь одним из попечителей этого места. Расскажите, как оно создавалось?

Когда четверть века тому назад расстрельный могильник стал Левашовским мемориальным кладбищем, его начали посещать горожане. Они повязывали ленточки на деревьях, приносили фотографии и таблички с именами погибших. Хотелось сохранить на этом месте всё то, что сделали простые люди. Так появилась идея о создании общественно значимых памятников. Мы прошли долгий путь согласований, чтобы 8 мая 1992 года поставить и освятить первый такой памятник - белорусско-литовский, в форме креста Евфросинии Полоцкой.

Далее было решено установить русский и польский памятники. В этом меня поддержали не только белорусское и литовское землячества, но и архитекторы. Авторами памятников стали Дмитрий Иванович Богомолов и Леон Леонович Пискорский. Леон Леонович сказал: «Мы поперёд русского памятника польский не поставим. Давайте одновременно. Пусть русский стоит в центре на голгофе, а польский - наклонённый католический крест - будет рядом с голгофой, как единое целое. Потому что это одни репрессии на всех». Так в 1993 году в центре кладбища установили и освятили русский православный и польский католический памятники.

В прошлом году центр «Возвращённые имена» установил памятник генералам, офицерам и нижним чинам русских императорских армии и флота, которые пережили Первую мировую, Гражданскую войны, революцию и дожили до Большого террора. Их расстреляли как стоявших на учёте НКВД царских военных. Скоро будут поставлены памятники православным братствам и православным священникам.

Левашовское кладбище производит сильнейшее впечатление. Недавно приезжали паломники из Франции. Причём не потомки эмигрантов, не родственники погибших на этих местах, а простые французы. Человек пятьдесят. Я водил их по кладбищу, рассказывал о расстрелянных, которых возили сюда тайно и закапывали в больших ямах. В центре кладбища состоялась панихида по погибшим: французы пели вместе со священником на русском языке, затем по-французски. Руководитель французской общины обнял православный крест и долго стоял, прислонившись к нему головой. Такого в Левашове раньше не бывало.

«Самое сложное - это общение…»

Однако основная Ваша работа - это поиск имён погибших и пропавших без вести в годы войны и репрессий. А как происходит поиск имён?

Первоначально я изучил документы, связанные с расстрелами от 1918-го до 1941 года. Поэтому все имена расстрелянных или подлежащих расстрелу, но по какой-то причине не расстрелянных, уже известны. Важно другое - чтобы нашлись свидетели, имеющие сведения о тех временах, родные или знакомые погибших. Они, как правило, сами приходят, зная, чем занимается наш Центр. Редко целенаправленно ищу родственников погибших, ведь не все готовы рассказать о своих семьях. Многие просто боятся. Тем не менее к нам поступает достаточно много материалов. Их хватает для создания книги.

Один из рабочих файлов в компьютере называется «Жди меня». Это не случайно. Большое счастье, когда удаётся соединить родственников, которые десятилетиями ничего не знали друг о друге. Однако чаще всего мы просто даём более точные сведения о судьбе, о кончине и месте захоронения пропавших родных.

Должно быть, поиск имён, составление списков, их обработка, общение с родственниками занимает немало времени. Наверное, с этим под силу справиться только человеку, действительно заинтересованному в каком-то деле. Откуда у Вас такая любовь к истории, к Родине, к людям, сражавшимся за её благополучие?

Это началось еще в школьные годы. Я родился в Белоруссии, учился там. Война со всеми её ужасами - часть семейной памяти. Воевали родственники и по линии матери, и по линии отца. Расспрашивал, пытался представить, как это всё было. К тому же мой отец был военным, служил в ГСВГ (Группа советских войск в Германии). Наша семья жила в Восточной Германии, в Берлине. Удалось побывать в бывших концлагерях, своими глазами увидеть историю с немецкой стороны. Мой учитель музыки (его взяли на Вторую мировую из Консерватории, а его отец воевал на Первой мировой) был хорошим собеседником. Я по-другому взглянул на историю войн: осознал, что человеческое и нечеловеческое есть всюду. Стал думать: почему мы в нашей истории не можем сказать ничего внятного о целом ряде больших имён - общественных деятелях, литераторах, художниках? Почему ничего не знаем о своих концлагерях? Поиск ответов на эти вопросы был частью моих интересов. Поступил на исторический факультет университета, окончил его. Как только стало возможным заниматься своим делом, занялся им.

В любой работе, какой бы милой сердцу она ни была, есть свои «подводные камни». А что в Вашей работе самое сложное?

Самое сложное - общение с родственниками погибших. Им тяжело вспоминать, тяжело говорить и писать. У них разные представления о прошлом. С каждым надо побеседовать. Каждого - услышать. Это самая «больная», но и самая важная часть работы. Без неё наша деятельность вообще была бы невозможна: не чувствовали бы, что это кому-то нужно.

Как Вы говорите, воспоминания вызывают у людей разные эмоции. Как Вам удаётся справиться с этими эмоциями, успокоить родных и узнать у них нужную информацию?

Никогда сам не расспрашиваю, не «вытягиваю» информацию. Но слушаю, слышу. Важно, чтобы они сами рассказали или записали то, что считают нужным. Потом рассказы входят в книгу.

На территории Ленинградской области работает большое количество поисковых отрядов. Центр «Возвращенные имена» сотрудничает с ними?

Да, сотрудничаем. Мой коллега из Казани Михаил Черепанов руководит студенческими поисковыми отрядами. Его ребята работают на местах военных действий в Ленинградской области. Поисковики Черепанова работают и в Кировском районе. Регулярно сюда приезжают. Михаил Валерьевич был составителем Книги памяти о репрессиях в Татарстане и одновременно занимался поисковой работой по войне, у нас близкие взгляды. Бывает, сами поисковики (к примеру, отряд «Шлиссельбург») обращаются за помощью: просят идентифицировать найденные документы или предоставить сведения о родственниках погибших. Иногда удаётся помочь.

«Хотелось бы всех поимённо назвать…»

После того, как имена найдены, сведения занесены в Книгу памяти, вы как-то доносите эту информацию до общественности? Я слышала, Вы проводите церемонии чтения имён. Расскажите, что они из себя представляют?

В нашем городе не все знают о Пискарёвском кладбище, не то что о Левашовском. Много равнодушных, не понимающих значимости нашей работы. Поэтому мы считаем, что необходимо читать вслух имена людей, отдавших свои жизни за то, чтобы мы сегодня жили смелее, умнее и свободнее.

Мы читали имена изначально. Первая панихида на Левашовском мемориальном кладбище состоялась 21 октября 1989 года. С тех пор, как начали издавать Книгу памяти, читаем имена погибших на презентации каждого тома. Думаю, это очень важно. Второй год администрация Санкт-Петербурга включает церемонию «Хотелось бы всех поимённо назвать…» в план городских мероприятий ко Дню памяти жертв политических репрессий.

На церемонии читаются кратчайшие сведения о погибшем или пострадавшем: фамилия, имя, отчество, возраст, где и кем работал, дата расстрела. Очень кратко, меньше, чем в мартирологе. Одна из наших целей - сделать так, чтобы как можно больше людей узнало о прошлом. Чтобы они впоследствии передали память другим. Нас не так много, как хотелось бы. Но нас слушают и слышат.

Участникам выдаются специальные листы с именами репрессированных? Или пришедшие могут называть имена своих родных и близких?

Мы выдаём готовые списки: на одном листе не более пяти имён. Однако каждый может назвать имена своих родных и близких и рассказать о них. На церемонию приходят именитые гости: Олег Басилашвили, Александр Сокуров, Бэлла Куркова, Ульяна Лопаткина, Елизавета Боярская, Сергей Мигицко и многие другие.

Подписи к фотографиям:
1. Соловецкий камень в Санкт-Петербурге.
2. Памятный камень. Первая панихида по погибшим. Служат о. Александр Ранне и дьякон Андрей Чижов. 21 октября 1989 года.
3. Панихида 30 октября 2011 года. Протоиерей Владимир Сорокин. Дети воскресной школы при Князь-Владимирском соборе читают имена новомучеников.
4. Памятный камень. Первая панихида по погибшим. Служат о. Александр Ранне и дьякон Андрей Чижов. 21 октября 1989 года.
5. Памятник Молох тоталитаризма на Левашовском мемориальном кладбище.
6. Анатолий Яковлевич Разумов.

Фотогалерея

- Анатолий Яковлевич, как вам удалось установить точную дату расстрела Николая Гумилева, арестованного по делу Таганцева в 1921 году?
- В процессе многолетнего изучения документов по расстрелам с 1917-го по 1954 год я нашел предписание о расстреле осужденных по делу Таганцева и итоговую запись о приведении приговора в исполнение (Дело "Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева" - одно из первых дел в Советской России, когда массовому расстрелу подверглись представители научной и творческой интеллигенции. - прим. "Росбалта"). В предписании коменданту Петроградской ГубЧК (Губернская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. - прим. "Росбалта") Пучкову, которое вышло 24 августа, содержится приказ о расстреле 58 человек. Однако мы видим, что в списке 59 номеров. Владимир Таганцев, находившийся под первым номером, вычеркнут. Его расстреляли позднее. Штабс-капитана Генриха Рыльке (20-й номер) вернули обратно. Вероятно, его взяли из тюрьмы вместе с другими арестованными, но на тот момент он еще не был приговорен. Приговор ему вынесли позже. Николай Гумилев (номер 31) - расстрелян в общей группе.

- В какой день расстреляли 57 арестованных, включая Гумилева?
- Их расстреляли в ночь на 26 августа 1921 года, а Таганцева - 28 августа. Ранее точные сведения о дате их смерти были неизвестны. Предполагалось, что арестованных могли казнить в день вынесения приговора (24 августа) или на следующий день. Это предположение оказалось неверным. Как видно из итоговой записи о приведении приговора в исполнение, дата расстрела - 26 августа.

- Рыльке тоже приговорили к расстрелу?
- Да, 3 октября, а казнили 9 октября в 7:00. Ведь список, который мы видим, содержит не все имена расстрелянных по делу Таганцева. Была вторая партия, она насчитывала 44 человека. Некоторые из них шли по делу Таганцева, а другие были связаны непосредственно с Кронштадтским восстанием (вооруженное выступление гарнизона Кронштадта и экипажей некоторых кораблей Балтфлота против большевиков. - прим. "Росбалта"). Предполагается, что расстреливали осужденных в 7 часов утра. Это время повторяется в документах. Ночью, по одному из свидетельств, в 3:00 приговоренных обычно вывозили на грузовике с Гороховой улицы (в то время Комисссаровской), где была расположена ПетроЧК, и отправляли в сторону Ржевского полигона.

- Известно ли место их расстрела?
- Вероятно, это произошло недалеко от музея-усадьбы Приютино. В документах такого рода место расстрела практически никогда не указывалось.

- Возможно ли найти их могилы?
- Думаю, возможно, но широкий поиск вдоль Рябовского шоссе по окраине полигона пока не принес результатов. В районе порохового погреба полигона была найдена могила шести неизвестных, но кем они были и когда расстреляны - вопрос. Если же смотреть схему Павла Лукницкого, составленную со слов Ахматовой, то можно сделать вывод, что место располагается ближе к усадьбе Приютино. Надеюсь, что когда-нибудь мы их найдем.

- Сколько лет вы посвятили восстановлению даты расстрела осужденных по делу Таганцева?
- В 1994 году в газете "Вечерний Петербург" были опубликованы мои материалы по делу Таганцева с именами осужденных. В заметке "Гумилев о деле Гумилева" я рассказывал, как побывал в гостях у Льва Николаевича 12 января 1991 года. В то время я общался с сыновьями двух людей, обвинявшихся по этому делу: Львом Гумилевым и Кириллом Таганцевым. Получается, что занимаюсь исследованием этого вопроса почти 25 лет.

- Дело было полностью сфальсифицировано?
- Да, именно так. Несомненно, осужденные по данному делу были умными людьми и критически относились к жестокости власти. Они симпатизировали восставшим кронштадтцам и общались в кругу, где звучали вольнолюбивые идеи. Но то, что этих людей, многие из которых даже не знали друг друга, объединили в целую организацию, является абсолютно типичной манерой создания подобных фальсификаций. Во главе такой придуманной организации ставили звучную фамилию, например Таганцев. Он был сыном знаменитого противника смертной казни в России. Советской власти было важно, чтобы организация носила громкое имя. Настоящего следствия по делу не проводили. Судите сами: 3 августа Гумилева арестовали, 24-го -приговорили, 26-го - расстреляли. Какое великое следствие они успели провести за это время?

- Впоследствии дело стало образцовым?
- Да, образцовым. В середине 30-х его даже перепечатали на машинке и сшили дубликат. Следователи, спрашивая о знакомстве обвиняемого с теми или иными людьми, рисовали линии связи. Многие честно отвечали на вопросы, не предполагая, что их расстреляют. Тем не менее, люди говорили одно, а трактовались их слова совершенно по-другому. Некоторые обвиняемые даже не попадали на следствие. Например, бывший офицер царской армии Герман был убит при переходе границы, а ведь на его фигуре строилось множество обвинений в сторону организации. Такой подход был абсолютно типичным. Некоторые из организаторов Таганского дела позднее тоже были репрессированы. Именно так Советская власть поступила с чекистом Аграновым, который стал большим человеком в НКВД, но в 38-м году его расстреляли.

- Насколько жестокими были расстрелы?
- Жесточайшими. Они не стали такими ко времени Большого террора (период наиболее массовых репрессий и политических преследований в СССР 1937-1938 гг. - прим. "Росбалта"), а были жестокими изначально. Надо сказать, что эти процедуры нельзя охарактеризовать только как расстрелы. Людей и живыми закапывали, и в шахту сбрасывали, и дубинами добивали. Нет никакого сомнения, что во время Красного террора большевики именно так и поступали. В книге Теплякова "Процедура исполнения смертных приговоров" эти подробности описаны. В ее основе лежат сибирские материалы, но я подтверждаю написанное материалами собственного участия в исследовании ряда мест, где совершались расстрелы, в том числе и одного из крупнейших могильников - Бутовского полигона в Москве. Мы опубликовали отчет об исследовании, из которого становится ясным, что высшая мера наказания часто бывала расстрелом только на бумаге.

- Расскажите подробнее, что вам удалось выяснить в процессе исследования на Бутовском полигоне?
- Для того, чтобы закопать десятки тысяч людей, порой по несколько сотен за ночь, нужно было придумать технологию расстрела. В процессе исследования мы поняли, что на Бутовском полигоне использовался экскаватор карьерного типа, который рыл траншеи шириной и глубиной до 4 метров. При каждом расстреле в этих траншеях заполнялась ячейка. Людей сбрасывали в яму и растаскивали. В положении тел была видна упорядоченность. Среди останков виднелись округлые срезы кольев на расстоянии метра друг от друга. Скорее всего, их вбивали для поддержания этой конструкции из человеческих тел.

Людей складывали как поленницу до пяти слоев. Из 59 черепов только в четырех мы обнаружили пулевые отверстия. Зато на костях были видны вмятины от ударов тупыми предметами. В процессе раскопок я расчищал останки двух людей, пальцы которых были переплетены. Они лежали на дне ямы и, думаю, были живы, когда их закапывали. Дело в том, что в Москве приговоренных к казни возили в фургонах с введенными внутрь выхлопными трубами. Многих привозили в таком состоянии, что стрелять было необязательно.

- Случалось ли приговоренным к расстрелу избежать казни?
- Если имел место судебный приговор, то у человека была возможность подать кассационную жалобу. В таком случае осужденного могли помиловать или заменить приговор. Если же осужденный попадал во внесудебный расстрельный список, и напротив его фамилии стояла галочка, можно уверенно утверждать, что он был бы в любом случае убит. Очень редко при исполнении приговора человек оставался в живых по невнимательности исполнителя. Например, одному сибирскому осужденному удалось выбраться из ямы. Он отправился в Москву, полагая, что сможет рассказать правду об этих ужасных событиях. Мужчину, конечно же, расстреляли, так как людей, которые попадали в списки, не отпускали в жизнь. Если бы речь шла о настоящей казни, акт содержал бы подпись прокурора, а факт смерти фиксировал медицинский работник. В ряде областей поступали именно по такому старому принципу. Однако в большинстве случаев ничего подобного не было. Поэтому можно сказать, что мы имеем дело не с казнью, а расследованием массовых убийств.

Во время репрессий в нашей стране было уничтожено большое количество ученых, представителей творческой интеллигенции. Вы проводите параллели между этим явлением и состоянием культуры в современной России?
- Репрессии не могли не повлиять на культуру и жизнь современного общества. Даже по так называемому заговору Таганцева мы видим, что дела фабриковали на вольнодумных, свободных, самостоятельных личностей, которые были на многое способны. Но надо отметить, что уничтожали не только ученых, преподавателей, врачей. Террор был тотальным. Поэтому и существуют разные книги памяти, посвященные геологам, дипломатам, судостроителям, железнодорожникам и так далее. Репрессировали всех и во многом лучших. Самое страшное - ни одного из этих людей нельзя заменить. В Ленинграде был расстрелян астрофизик Бронштейн, которого не только городу, стране никто не заменит. Но в Ленинграде все-таки были другие ученые. А что говорить о маленьких деревнях, из которых забирали, допустим, 17 мужчин и расстреливали? Это настоящая трагедия. И заключалась она не только в самих смертях, но и в тотальной лжи вокруг этой темы. Родственникам приговоренных к расстрелу говорили, что их близкие отправлены в лагеря. Сами обвиняемые тоже не знали о приговоре. Это издевательство над сущностью самой человеческой жизни. По официальным данным, во время Большого террора были расстреляны около 800 тысяч человек за полтора года. Представьте себе уровень парализованности населения - тогда и позднее. Не сказаться такие события могли только на бесчувственных людях.

Часто ли вам приходится сталкиваться с людьми, которые не чувствуют или не понимают масштаба этой проблемы? Присутствует ли такое непонимание в научной среде?
- Масса людей думает, что сведения преувеличены. Некоторые считают, что всему виной доносы соседей. Другие полагают, что руководители государства о репрессиях ничего не знали. Эти и подобные им суждения распространены намного шире, чем вы думаете. Научная среда - не исключение. Умом и сердцем ученые ничем не отличаются от других людей. Не каждый способен понять глубину трагедии и пережить ее.

- Почему вы как историк посвятили свою жизнь исследованию темы репрессий? Что привело вас к этой работе?
- Будучи школьником, я жил в Германии, в ГДР. Отец служил там в группе советских войск. Школьников регулярно возили по местам фашистских концлагерей. Я видел эту часть ужасов XX века и стал задаваться вопросом, почему в нашей стране о многих погибших ничего не известно? Почему мы видим ложь в биографических справках? Все это нормальные вопросы, которые должны задавать себе люди. Я по своим убеждениям являюсь абсолютным противником насильственного прерывания жизни, а в нашей стране речь идет о миллионах репрессированных. И это не преувеличение. Каждого имени мы не знаем, а должны знать. Никого не забыть, всех назвать поименно и постараться найти могилы - вот наше дело.

Анатолий Яковлевич, расскажите про серию книг памяти "Ленинградский мартиролог". Сколько имен содержит издание? Какую информацию о погибших можно найти в этих книгах?
- В 12 томах "Ленинградского мартиролога" содержится около 50 тыс. имен. В этих книгах представлены биографические справки обо всех, кто учтен как расстрелянный или подлежавший расстрелу. Огромные числа, учитывая, что речь идет только о Ленинградской области и периоде 37-38-х годов. Поначалу я и мои коллеги думали, что томов будет меньше, но ведь мы решили рассказать о каждом несчастном. Книга задумывалась как общая для всех, кто мог сказать доброе слово о расстрелянных в те годы. Родственники приносили воспоминания, фото, выступая свидетелями и авторами книги. Первые экземпляры нового тома всегда публично передаю семьям погибших. И тогда особенно видно, каких людей погубили…. Воспоминания у родственников разные, но некоторые слова идут рефреном.

- Что повторяется в этих воспоминаниях?
- Читая воспоминания, мы часто видим: "Он был непьющим, работящим, совестливым". И рефреном идут слова: "Папа наклонился, поцеловал и сказал слушаться маму. “Я вернусь. Это ошибка"". Разные вариации, но суть одна и та же. Некоторые из моих коллег считали, что не нужно сохранять "повторы", одинаковый текст. Но ведь эти слова не выдуманы. Все воспоминания воссоздают одну и ту же картину: человек уходит из семьи, возможно, навсегда, но должен сказать, что вернется. Скорее всего, он сам в это верит, потому что не сделал ничего такого, чтобы не вернуться. Некоторые родственники по сей день не признают документов о расстреле, особенно если в семье было предание, что после ареста и пропажи без вести человека где-то встречали, где-то видели. Мы имеем дело с эпосом об ужасе репрессий. В XX веке с нами произошло нечто ужасное. Это настоящая катастрофа. Должно быть какое-то количество людей, которые понимают глубину этой трагедии и расскажут о ней своим детям.

- Сколько томов вы планируете издать?
- Сейчас мы планируем 17 томов по годам репрессий, от 1917-го до 1954 года. Предположительно, серия книг будет включать около 70 тыс. имен. Наибольшее количество репрессированных пришлось на годы Большого террора. В другие годы расстреливали не так много, но чаще отправляли в лагеря. Информацию о погибших можно узнать и посредством нашего электронного ресурса - "Возвращенные имена. Книги памяти России" на сайте РНБ. Ресурс имеет высокую посещаемость: около 11% всех пользователей сайта библиотеки обращаются к этой электронной книге памяти. Как правило, родственники погибших сначала ищут информацию на сайте, потом пишут, звонят и приходят. Обычно люди хотят узнать, где и когда умерли их родители, бабушки, дедушки. В редких случаях нам даже удается воссоединить семьи.

- Не могли бы вы рассказать одну из таких историй?
- Я расскажу совершенно невероятную историю. Пришло как-то письмо с просьбой найти информацию о родственниках мужчины по имени Алдис. В 1950-х годах он, его мама и бабушка были высланы из Латвии в Амурскую область. Мама и бабушка умерли, а мальчика усыновила другая семья. Родственники Алдиса, которые остались в Латвии, искали его, но не могли найти. Тайна усыновления не позволяла сообщить, где он. Сам Алдис очень хотел найти след своего отца и родных. Многолетние поиски, обращение в передачу "Жди меня" не принесли результата. Это письмо мне прислала женщина, которая очень хотела помочь в поисках. Алдис — отчим мужа ее дочери. Он ничего не знал об этом письме. Я связался с корреспондентом в Риге, который мне помогает. Он взял справочник по Латвии и стал искать родственников Алдиса. Фамилия у него редкая, поэтому родственники нашлись быстро. Корреспондент позвонил им, и оказалось, что там полдеревни плачет от радости. Они все это время ждали, искали и не могли найти. Латвийские родственники дозвонились в Амурскую область первыми. Тетя Алдиса позвонила ему, когда он был на работе: "Алдис, дорогой, наконец-то мы тебя нашли". Алдис чуть не лишился дара речи.

- Какие чувства вы испытываете, когда удается помочь людям найти их близких?
- Вы даже не представляете, какое счастье я испытываю, когда вижу это. Радость приходит даже, когда помогаешь людям найти могилу родственника или какие-то данные о нем. За 25 лет работы я не перестал относиться к делам погибших как судьбам живых людей. Это не просто бумажки и биографические справки. Я ведь о людях читаю. Их жизни встают передо мной.

- Как вы считаете, почему людям нужно знать и помнить о своих корнях?
- Считаю, что мы топчемся на месте, потому что мало помним. Без национальной памяти нет нам движения вперед. Погибшие были одними из лучших, во многом они были героями. И совершенно уж точно, что они стали героями моей работы. В архивно-следственных делах их героизм скрыт и замазан. Советская власть хотела изобразить осужденного исчадием ада. Но когда соединяешь эти документы с воспоминаниями и свидетельствами, понимаешь, какими мужественными были эти люди, сколько мучений они выдержали в лагерях и перед казнью.

- Что является самым сложным в вашей работе?
- Общение с родственниками. Ты смотришь в глаза людям, которым впервые отвечаешь за все. Некоторые из них не верят или не хотят верить в правду. Среди них могут быть и убежденные сталинисты. Приходят и родственники тех, кто отвечал за репрессии. Они задаются вопросом, почему в семье человек был хорошим, а в социальной жизни занимался такими ужасными делами. Да точно ли это так? А нужно говорить правду всем. Нельзя обманывать после лжи, которая длилась десятилетиями. Я говорю все, что я знаю: от раскопок до следственных дел. И это очень непросто.

48% (ФОМ) россиян не исключают возможность политических репрессий как в СССР. Причисляете себя к этим 48% процентам?
- Ко мне часто приходят родственники репрессированных, а таких людей в нашей стране очень много, репрессии коснулись практически всех. Вижу, что люди до сих пор испытывают опасения, ведь на протяжении десятилетий осторожность была основным принципом жизни. Поэтому мы имеем ту статистику, о которой вы спрашиваете. Этот страх остался у людей в крови. После 1917 года население находилось под жесточайшим контролем государственных органов. Некоторых арестовывали несколько раз. Это происходило с одними и теми же людьми, одними и теми же семьями. И страх, и желание нагонять страх никуда не ушли - живут с нами физически и, соответственно, могут воплотиться в реальные ситуации. Как историк я знаю, что ничего не повторяется точно в том виде, в котором существовало ранее. Но нашу страну сейчас сильно кружит, она пока не обрела национальную память.

Беседовала Дарья Вараксина; Фото Ильи Смирнова.
Подробнее: www.rosbalt.ru/piter/2014/12/06/1345506.html .

О Человеке: Наталья Одинцова о Анатолии Разумове

Анатолий Яковлевич РАЗУМОВ (род.1954) - историк, руководитель Центра «Возвращённые имена» при Российской национальной библиотеке, составитель «Ленинградского мартиролога» и базы данных жертв Большого террора «Возвращённые имена», историк Левашовского мемориала жертв репрессий: |
| | | .

ХРАНИТЕЛЬ ПАМЯТИ

"Ленинградский мартиролог 1937-1938" - Книга памяти жертв политических репрессий. Толстые тома в твердом темно-синем переплете. В них - бесконечные списки расстрелянных... "Иванов Иван Андреевич, 1912 г. р., уроженец и житель д. Козлово Старорусского р-на Лен. обл., русский, беспартийный, член колхоза "Красный набат". Арестован 16 декабря 1937 г. Особой тройкой УНКВД ЛО 25 декабря 1937 г. приговорен по ст. 58-10 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян 28 декабря 1937 г.". Можно только догадываться, что стоит за этими скупыми сведениями. Почему молодой деревенский парень попал в эту мясорубку, кто творил над ним скорый и неправый суд. Иванов Иван Егорович, Иван Иванович, Иван Федорович, Климентий Дмитриевич, Константин Иванович... Арестован, приговорен, расстрелян...

В конце каждого тома - воспоминания родных, фотографии, статьи о репрессиях, справочные сведения. "Ленинградский мартиролог" - уникальное издание, сочетающее "народность" и научность, - достижимый максимум сведений о каждом конкретном человеке и обширный справочный аппарат - указатели имен, географических названий, названий предприятий, статистические данные, документы тех лет и т. д. Это монументальное издание держится на одном человеке - Анатолии Яковлевиче Разумове.

Анатолию Яковлевичу - 50. Каждый день, включая субботу и воскресенье, он приезжает на работу в Публичку, которая сейчас называется Российской национальной библиотекой, заходит в крохотную комнатку с табличкой на двери: "Центр "Возвращенные имена"" и включает компьютер. Уже вышло 5 томов, но должно быть 12 - только о расстрелянных в Ленинграде в 1937-1938 годах. А есть еще не расстрелянные, а осужденные на лагеря. Есть и другие годы, ведь политический террор в советское время был и до и после ежовщины.

"Наиболее яркие впечатления не от документов, а от судеб, - говорит Анатолий Яковлевич. - Иногда судьбы самых простых людей долго живут в душе, не хотят уходить. Поражает то, что, казалось бы, уже не должно поражать".

Жил в Ленинграде человек с распространенной фамилией Васильев. Рабочий, разведенный, проживал в общежитии и воспитывал 13-летнюю дочь. Ему очень досаждали соседи. Они часто выпивали, и громкоговоритель у них всегда был включен на полную мощность. Васильев несколько раз заходил к ним и просил уменьшить громкость, а их это раздражало. Однажды Васильев увидел висевший на стене у соседей портрет Сталина и сказал: "Да это же Оська-конокрад из нашей станицы!" - "Ты что, одурел? Какой Оська? Не видишь, что ли, - это Иосиф Виссарионович Сталин!" - "Точно, наш Оська - Иосиф полностью, - сказал Васильев. - Его арестовали за конокрадство и выслали в Сибирь. Этот ведь тоже был в Сибири? Наверно, он и есть". Соседи не упустили случая и написали донос. Дело происходило до начала ежовской операции, поэтому Васильева не расстреляли, а дали 10 лет лагерей. Постановлением суда предписывалось отнять у него дочь и направить ее в детский дом.

"Когда читал дело, представил себе этого рабочего, - говорит Анатолий Яковлевич. - Понятно, что человек он был прямой и ироничный. И катастрофически понятно, что вряд ли он вернулся из лагерей, вряд ли увидел свою дочь и вряд ли она узнала о судьбе отца".

Среди ближайшей родни Разумова репрессированных нет. Отец - военный, мать - учительница русского и литературы, заслуженный учитель Белоруссии.

Старшеклассником Анатолий приехал на экскурсию из Гродно в Ленинград и решил, что учиться будет только здесь. Поступил на истфак университета, выбрал специализацию "История советского общества". Несоответствие между официальной ложью и правдой жизни тревожило и раздражало, он спорил со старшими, часто ввязывался в политические дискуссии. Научные руководители его не одобряли. После первой курсовой о двоевластии 1917 года Разумов был обвинен в "ревизионизме, двурушничестве", и непонимании истории. Пришлось сменить специализацию. "Переходи к нам. У нас свои источники, без "ревизионизма и двурушничества"", - сказал ему товарищ с кафедры археологии, после того как Анатолий побывал на практике в археологической экспедиции. Разумов последовал совету и занялся раскопками курганов, а тема его дипломной работы и вовсе относилась к каменному веку. Но, углубившись в древность, он не переставал интересоваться историей недавней. Читая исторические книги, энциклопедии, справочники, он видел, что сведения о многих известных людях обрываются подозрительно короткой записью: "умер в 1937 году", а кто-то и даты кончины вовсе лишен. Разумов стал выписывать на карточки сведения о таких людях. Картотека постепенно расширялась.

Анатолий окончил университет, поступил работать в Публичку - сначала простым библиотекарем, потом библиографом. Закончив выдавать книги или консультировать читателей, он занимался своим тайным, заветным делом - пополнял и расширял свою картотеку. Работал в одиночку, пользовался только печатными источниками, - других тогда не было.

А потом началась перестройка. В газетах появились публикации о сталинских репрессиях. "Мне казалось, что открылась щель в наглухо закрытом, душном помещении, и нужно сделать все, чтобы не дать ей захлопнуться, чтобы она становилась все шире и шире. Хотелось скорее запечатлеть в книге то, что выплеснулось на страницы газет. Вместе с коллегами я готовил библиографию исторической публицистики для лениздатовских дайджестов прессы "Страницы истории" и "История без белых пятен"".

В 1989-1990 годах местные органы власти стали публиковать в прессе списки реабилитированных. В Москве и Ленинграде - списки расстрелянных. Для Разумова это стало важнейшим событием.

"Впервые эти имена произносились публично, - говорит он. - Я убежденный противник смертной казни, и для меня было принципиально и ужасно, что как будто на законных основаниях было казнено столько людей. Мысль о книге памяти лежала на поверхности. В разных уголках страны нашлись энтузиасты, которые стали заниматься такими изданиями. Я был один из них. Постепенно работа над книгой заменила для меня остальные виды деятельности".

Разумов понимал, что списки расстрелянных, публикуемые питерской "Вечеркой", неполны, сведения о погибших слишком скупы. Нужен был доступ к следственным делам. Как раз в то время Анатолий Яковлевич познакомился с работниками архива госбезопасности. В 1990 году Разумов опубликовал в газете "Смена" материал об известном разведчике Дмитрии Быстролетове, проведшем в сталинских лагерях почти 20 лет. Рукописи Быстролетова находились в спецхране Публички. В газетной публикации Анатолий Яковлевич обратился к сотрудникам службы безопасности с просьбой ускорить публикацию имен жертв репрессий. Весной 1991 года Разумова пригласили на совещание, в котором участвовали и представители обществ репрессированных и архивисты службы безопасности. К тому времени Разумов уже хорошо представлял себе, какой должна быть Книга памяти.

"Я как будто видел ее перед глазами, - говорит Анатолий Яковлевич. - В моем представлении, это должна быть народная, даже простонародная книга, в которой собрано как можно больше сведений о каждом человеке. Одновременно это должно быть научное издание с обширным справочным аппаратом. Книга должна быть и народной, и научной, и справочной, и многоголосной".

На совещании Разумову, неожиданно для него самого, предложили возглавить этот проект, стать редактором Книги памяти. Анатолий Яковлевич решился не сразу. Советовался с коллегами в Публичке, с домашними. Ему сказали: "Берись. Если не возьмешься, книга будет не такой, как ты хочешь, или ее не будет совсем". И он взялся.

Одна долгая история первого тома стоит всех последующих томов.

Трудным было все. Работать приходилось вручную, без компьютера, в свободное время. От основной работы библиографа - обслуживания читателей, составления каталогов и т. д. - Разумова никто не освобождал. Нужно было еще выкраивать время для посещения архива УФСБ - Анатолий Яковлевич получил допуск к следственным делам.

"В разговоре с тогдашним начальником архива Александром Николаевичем Пшеничным я сказал, что возьмусь за эту работу при условии, что каждая биографическая справка будет расширена, - ведь списки в "Вечерке" публиковались без указания даты расстрела, места жительства человека и органа, вынесшего приговор, - и я буду иметь доступ ко всем документам, необходимым для перепроверки этих сведений. Пшеничный обещал, и это условие всегда выполнялось. Очень помог мне сотрудник архива Виктор Михайлович Долотов, который готовил списки для "Вечерки", - он дотошно проверял и перепроверял все данные. Когда стали расширять биографические справки, стало ясно, что речь идет о большой, но лишь части расстрелянных. Это были казненные по приговору внесудебных органов - "двоек" и "троек". Мне как историку было очевидно, что эту неполноту нужно не скрывать, а подчеркивать. Я публиковал в "Вечерке" дополнительные списки расстрелянных по приговорам судов - Леноблсуда, Военных трибуналов, списки ленинградцев, расстрелянных в других концах страны. Было важно, чтобы тема прозвучала во всей полноте, чтобы ничего не было упущено. Нужно было объяснить, что 1937 и 1938 годы - это только два, пусть самых страшных, года репрессий, что история политического террора ими не ограничивается".

Однако в 1993 году, когда рукопись была наконец готова, стало ясно, что издавать ее некому - ни возможностей, ни денег. И тут Разумову пошло навстречу руководство Публички в лице прежнего директора Леонида Александровича Шилова и нынешнего - Владимира Николаевича Зайцева. Было решено, что Российская национальная библиотека станет издателем. Созвали "круглый стол", выбрали общественный совет и редколлегию, пригласили журналистов. Работа, которая до сих пор шла без особой огласки, стала публичной. Нашлись и деньги. В 1995 году мэр Петербурга А. Собчак подписал распоряжение о финансировании издания первых двух томов из городского бюджета. Разумов получил возможность заниматься книгой в рабочее время. Стало легче.

"Работа шла как будто святым пониманием и складывалась сама собой, - говорит Разумов. - Такие люди вовлекались в ее орбиту и помогали, что можно только радоваться".

Разумову неожиданно позвонила Лидия Корнеевна Чуковская. Интересовалась, что представляет собой Левашовское кладбище и где может быть захоронен ее муж, известный физик Матвей Петрович Бронштейн, расстрелянный в 1938 году. Обратиться к Разумову как компетентному в истории репрессий человеку ей посоветовал ее хороший знакомый, депутат Законодательного Собрания Леонид Петрович Романков. Лидия Корнеевна получила Государственную премию за "Записки об Анне Ахматовой" и хотела потратить ее на сохранение памяти о репрессированных. Она спрашивала у Разумова совета, как сделать это с толком. По ее мнению, часть средств должна была пойти на памятник мужу, часть - на Книгу памяти, часть - на обустройство Левашовского кладбища. Анатолий Яковлевич попросил время на раздумье. Потом ответил, что, как только выйдет 1 том, привезет ей книгу, и Чуковская сама решит, стоит ли давать на нее деньги. Что касается памятника Бронштейну, Разумов взялся помочь его установить. Насчет обустройства Левашовского кладбища Анатолий Яковлевич предложил три варианта на выбор. Можно потратить деньги на создание музея или на информационные щиты при входе на кладбище, а можно - на обустройство дорожек. Чуковская выбрала дорожки. "Музея я не увижу, - в Ленинград мне уже не выбраться, - говорила она. - Какими будут информационные щиты, тоже не узнаю. Мне бы не хотелось, чтобы от моего имени делалось то, с чем я могу быть не согласна. А вот дорожки - это то, что надо. По ним пойдут люди. Дорожки должны быть надежными".

В июне 1995 года Разумов привез в Москву сигнальные экземпляры 1 тома и впервые побывал в гостях у Лидии Корнеевны и Елены Цезаревны Чуковских. Через несколько дней после возвращения получил письмо: ""Мартиролог" мне понемногу читает моя помощница. Замечательны воспоминания родных и сами списки погибших. Огромная работа проделана составителями. Но меня удручает "канцелярит". "Места захоронения жертв политических репрессий..." - знаете, что это напоминает: "Массовые нарушения социалистической законности в период культа личности..." Это странный язык. Ведь их убили! И никто их не захоранивал. Закопали? Погребли?.. Но я понимаю, вы это и хотели показать. В разделе воспоминаний язык совсем другой".

Первый том "Мартиролога" не разочаровал Чуковскую, и ее желание помочь изданию только окрепло. Как всегда, она нашла деньгам конкретное применение. "Купите себе компьютер и все, что с ним связано, - сказала она Разумову. - Это облегчит вам работу над книгой. Я человек старой формации, но понимаю, что сейчас без компьютера не обойтись".

Это был бесценный дар. Маленький ноутбук, купленный на деньги Чуковской, стал огромным подспорьем. Сейчас он почти не работает, но Анатолий Яковлевич не хочет с ним расставаться, бережет как музейный экспонат.

Чуковская поддержала Анатолия Яковлевича в очень сложный для него момент, когда в парижской "Русской мысли" появилась статья о том, что "Ленинградский мартиролог" сделан руками КГБ, а Разумов - подручный "органов". Анатолий Яковлевич был подавлен. Он сразу написал Лидии Корнеевне: "Ради Бога, читайте эту статью, но не верьте, все не так". Она тут же откликнулась звонком и письмом. "Анатолий Яковлевич, я прочитала эту статью. В ней много мелкого и амбициозного. Я вас прошу не обращать на нее внимания, продолжать делать свое дело".

"Ее поддержка, понимание, принятие этой работы были для меня очень важны, - говорит Анатолий Яковлевич. - Особенно после стольких лет мытарств. Я очень дорожу несколькими месяцами нашей дружбы, продолжавшейся до кончины Лидии Корнеевны в 1996 году. За это время я получил 13 писем от нее, и еще были звонки. Благодаря Чуковским я познакомился с Солженицыными, и это тоже было для меня важнейшим событием".

Когда в 1997 году в Петербург и в Российскую национальную библиотеку приезжали А. И. и Н. Д. Солженицыны, Разумов помогал в организации этой поездки. С тех пор отношения не прерывались. Это знакомство обернулось для Разумова духовной, а впоследствии и материальной поддержкой Русского общественного фонда Александра Солженицына, что позволило сосредоточить все силы только на одной работе, не отвлекаясь на приработки. Ведь зарплата в Публичке крохотная, а у Разумова трое детей, и раньше ему приходилось вечерами заниматься ремонтом квартир. Теперь он от этого избавлен.

Хотя Анатолий Яковлевич - единственный штатный сотрудник Центра "Возвращенные имена", занимающийся "Мартирологом", работает он не один. Есть у него неоценимый помощник, который тоже каждый день приходит в библиотеку и вместе с ним трудится над книгой. Это Юрий Петрович Груздев. Познакомились они более 10 лет назад, когда готовилась рукопись 1 тома, еще в бытность Разумова библиографом. Однажды пожилой читатель попросил помочь в поиске сведений о репрессированных работниках завода имени Калинина, где он проработал много лет. Разумов сразу проникся к нему симпатией. Разговорились. Анатолий Яковлевич рассказал, над чем работает. "Могу ли я помочь? - спросил Юрий Петрович. - У меня сейчас появилось свободное время, я вышел на пенсию, и хотел бы быть вам полезен". Сначала Разумов предложил Груздеву составить указатель предприятий, на которых работали репрессированные. Эта работа была Юрию Петровичу близка и интересна, он выполнил ее блестяще. С тех пор они стали работать вместе, всецело доверяя друг другу. И лучшего помощника Разумов себе не представляет.

В работу над "Мартирологом" вовлекались разные люди - сотрудники библиотеки, родственники репрессированных, члены правозащитных организаций. В каждом томе, в разделе "Особенности публикации", названы имена тех, кто принял участие в общей работе: Люция Барташевич, Александр Олейников, Евгений Вольский, Сергей Богородский, Полина Вахтина, Николай Миронов, Александр Евсеев...

Книга получилась по-питерски своеобразной. Многие считают ее образцом для подобного рода изданий, выходящих в других регионах.

Сейчас Разумов параллельно работает и над печатной и над электронной Книгой памяти. При Интернет-сайте Российской национальной библиотеки открыт сайт Центра "Возвращенные имена", на котором собрано более 130 тысяч имен репрессированных на Северо-Западе России. Приходят сотни писем и обращений не только из России, но из стран СНГ и дальнего зарубежья.

"Интерес к "Мартирологу" не ослабевает, - говорит Разумов. - Сейчас обращаются в основном те, кто интересуется историей своей семьи. Часто это молодые люди. Многие не знали, что у них в роду были репрессированные. Иногда я говорю им: не гарантировано, что ваш дед или прадед не обвинялся по уголовному делу. Будьте готовы к тому, что прочтете что-то плохое. И не раз получал в ответ твердые и спокойные заверения: нас ничего не пугает, мы просто хотим знать правду... Одно время казалось, что советская история - это сплошная темень, неизвестность. Но неожиданно стало ясно, что, может быть, это самое освещенное время по запечатленному кругу имен самых простых, неизвестных людей. Ведь практически каждый мог быть репрессирован. В мирное время в государстве миллионы людей были казнены или пропали без вести. И те, кто живет сейчас, должны знать об этом".

Понимаю, что задаю наивный вопрос, но все-таки хотелось услышать мнение Разумова о том, почему все это произошло. Что тогда случилось "с родиной и с нами"?

"Я занимаюсь этим 15 лет, но ответить с полной уверенностью не могу. Почему так упорно, маниакально, с долей сумасшествия происходили эти репрессии, можно отчасти объяснить тем, что в стране захватили власть люди с психологией подпольщиков, со своими страхами и комплексами. Они боялись страны. Им всюду мерещились такие, как они сами, - подпольщики, заговорщики, бомбисты, террористы. Сколько бы подлинных или мнимых врагов они ни уничтожали, всегда казалось, что существуют и другие, и это было бесконечно. Сама коммунистическая идея и идея мировой революции оказались утопией, но отказаться от них было невозможно. Все эти противоречия, слепленные воедино, приводили к какому-то необъяснимому сумасшествию. Разве можно рационально объяснить то, что проводится плановая кампания по репрессированию, с цифрами и заданными показателями?.. А родственникам репрессированных врали целых 50 лет. Менялась власть, и им все врали! И сейчас мне тяжелее всего отвечать на их вопросы: почему не все известно? почему не найдены могилы? почему нельзя сказать все до конца? Мне нечего ответить. Многие документы уничтожены. Что-то мы не смогли найти, что-то, может быть, будет найдено после нас".

Для близких погибшего публикация имени родного человека - прикосновение к бессмертию. Вот появится оно в Книге памяти - и правда восторжествует. Но Разумову бывает трудно ответить на вопрос, когда это произойдет. "Сначала бьешься за то, чтобы книга была как можно более точной, более правдивой. Потом ищутся деньги на издание. И это бесконечный процесс. Создание электронной Книги памяти идет быстрее, но многим важно, чтобы имя появилось не только в электронном виде, но и реально, на бумаге".

Анатолий Яковлевич может только сказать, что очередной том обязательно выйдет.

ПАМЯТИ ЮНОСТИ ЛИДИИ ЧУКОВСКОЙ
Я прикоснулся к этой истории в апреле 1995 года, когда Лидия Корнеевна, отыскав меня в Питере по телефону, попросила подробно рассказать ей о Левашовском мемориальном кладбище и будущей Книге памяти "Ленинградский мартиролог. 1937-1938". Тогда находился в печати первый том Книги, и я стал настойчиво упрашивать Лидию Корнеевну прислать для одного из будущих томов несколько слов воспоминаний о ее расстрелянном муже - физике-теоретике Матвее Петровиче Бронштейне.

Лидия Коpнеевна долго пыталась мне втолковать, что никак не может представить себе несколько слов на тему, которой посвящена целая рукопись, целая книга, целый "ПРОЧЕРК". Я был настойчив, но отступил перед ее сокрушительными доводами. И вдруг получаю страничку машинописи с желанными словами памяти - они до сих пор дожидаются своего, видимо, седьмого или восьмого, тома Мартиролога. Затем еще письмо: "Я написала Вам об М. П. очень подробно, а Вы выберите то, что пишете о других". Затем пришли по почте фотография М. П. Бронштейна и справки-напоминания о погибших коллегах Л. К. по Лендет-издату: С. К. Безбородове, К. Б. Шаврове, Тэки Одулоке (Н. Спиридонове), Н. М. Олейникове, Г. Г. Белых, Н. Константинове (Боголюбове).

Мы часто и подолгу беседовали в то время: сначала по телефону, потом - в Москве, когда я привез Лидии Корнеевне сигнальный экземпляр первого тома Мартиролога. Говорили об архивном следственном деле Матвея Петровича - это дело бегло показывали Лидии Корнеевне в КГБ. Говорили о недавних публикациях, которые возмутили ее количеством дрянной лжи. Повесть о Николае Олейникове в "Молодой гвардии" - ложью о живых и погибших друзьях и коллегах, а преданное гласности письмо председателя КГБ Ю. Андропова в ЦК КПСС от 14 ноября 1973 года - ложью о ней самой. "Антисоветские убеждения ЧУКОВСКОЙ, - утверждалось в письме Андропова, - сложились еще в период 1926-1927 годов, когда она принимала активное участие в деятельности анархистской организации "Черный Крест" в качестве издателя и распространителя журнала "Черный набат". За антисоветскую деятельность ЧУКОВСКАЯ тогда была осуждена к трем годам ссылки, но после вмешательства отца досрочно освобождена от наказания. Однако ЧУКОВСКАЯ своих взглядов не изменила, лишь временно прекратила открытую враждебную деятельность".1

"Я действительно была арестована в 1926 году, - рассказывала мне Лидия Корнеевна, - но о том, что была издателем и распространителем журнала "Черный набат", узнала от Андропова. Такое обвинение мне не предъявляли даже на следствии. Сами за меня сочинили в этом доносе и очень вульгарный абзац - будто бы из моего Открытого письма; сочинили и то, что я хотела быть директором музея Чуковского в Переделкине. Все это вранье".

Вскоре по доверенности Лидии Корнеевны мне удалось снять и передать ей копию материалов из дела М. П. Бронштейна - для продолжения работы над книгой. "А вы не читали это дело, когда копировали?" - "Нет, только копировал для вас". - "Тогда я буду читать первой", - облегченно выдохнула Лидия Корнеевна. Увы, тогда мне не пришло в голову искать ее собственное следственное дело. Наверное, потому, что сама она никакого интереса к этому не проявила. Может быть, думала, что и дела-то никакого не сохранилось.

Лидия Корнеевна успела поставить в Левашове памятник расстрелянному мужу и передать часть полученной ею Госудаpственной премии за "Записки об Анне Ахматовой" на благоустройство кладбища (сказала: "Люди должны ходить по надежным дорожкам"). Она ушла из жизни 7 февраля 1996 года. Для меня - внезапно.

А через год, во время хлопот о создании мемориальной доски в память Л. К. Чуковской и М. П. Бронштейна, я догадался наконец запросить архивное следственное дело Л. К.: "Дело № 1363 По обвинению группы Анархистов в контр-революционной деятельности по 60 ст. уг. код. Начато 26/VII 1926 г. Окончено 24/8 1926 г. На листах 256. Архивн. № 13608".

Оказалось, как ни удивительно, что все обвиненные по делу еще не были реабилитированы.

Я долго работал с этим и несколькими другими делами анархистов в архиве госбезопасности, в том самом Большом доме. Затем, как мог, сопоставил найденные документы со свидетельствами, сохранившимися в других источниках, прежде всего - в семейном архиве Чуковских. Пришел к определенным выводам. Но все эти выводы - лишь предположения исследователя, прочитавшего документы раньше тех, кто имел большее право на их комментиpование. Потому что теперь из всех осужденных осталась в живых лишь Александра Владимировна Квачевская, арестованная одной из первых в знаменитом Российском институте истории искусств (РИИИ). (А. В. Квачевской запомнилась шуточная расшифровка аббревиатуры ИИИ: "Институт испуганной интеллигенции".)

ПЕРВЫЕ АРЕСТЫ

Аресты в Российском институте истории искусств начались осенью 1924 года. "Главным анархистом" в институте был в это время 18-летний студент 2-го курса Юрий Криницкий. Он приехал в Ленинград из Ташкента, где участвовал в создании и работе нескольких молодежных анархо-синдикалистских кружков, а осенью 1922 года был арестован по обвинению в издании подпольного журнала "Туркестанский набат" и легко дал подписку о доносительстве, не придав этому особого значения. Поступив через год в РИИИ, Юрий продолжил анархистскую работу и вскоре стал вожаком оппозиционно настроенной молодежи. На рождественских каникулах 1923/24 учебного года он побывал в Москве, получил членский билет Всероссийской федерации анархистов (ВФА) и несколько незаполненных билетов для распространения в Ташкенте и Ленинграде. Энергичный юноша стремился к легальному политическому успеху и весной 1924 года был избран председателем политпросвета института. Комячейки в то время в институте еще не было. Летние каникулы 1924 года Криницкий провел в Ташкенте, снова был арестован, но вскоре освобожден, а его ташкентские товарищи высланы (Юрий дал показания в ГПУ о том, что в Ленинграде им действительно организована анархистская группа студентов, но к изданию новой подпольной ташкентской прокламации он не имеет отношения). Осенью Криницкий вернулся к занятиям в РИИИ и, мучимый угрызениями совести, написал довольно выспренные заявления в Туркестанское и Ленинградское полпредства ОГПУ о солидарности с высланными: "...Я и мои симпатии не могут быть на стороне палачей". В ответ его вызвали, предъявили злополучную подписку о доносительстве и... отпустили. Криницкий лихорадочно ждал высылки и столь же лихорадочно продолжал анархистскую работу среди студентов РИИИ.

В 1924 году в РИИИ, по направлению горкома РЛКСМ, поступили 6 комсомольцев. Они сразу организовали комячейку и подготовили свой список для перевыборов в Исполнительное бюро. 1 ноября 1924 года в Институте на общем собрании проходили перевыборы и Криницкий выступил с призывом: "Если хотите, чтобы ваш представитель прошел в Исполбюро, - голосуйте против списка, представленного пролетарским студенчеством и Комфракцией". Однако в это время в ГПУ уже знали, кого арестовывать: за студентами было установлено наблюдение, и помощник оперуполномоченного 4-й группы секретно-оперативной части Ленинградского ГПУ Петр Григорьевич Иванов вовсю собирал агентурные материалы. Комфракция на выборах проиграла, а в ночь с 3 на 4 ноября были арестованы сам Криницкий, а также студенты Вениамин Раков, Александра Квачевская, Пантелеймон Скрипников, Мария Кривцова и Евгения Ольшевская. Уже 21 ноября обвинительное заключение по их делу было утверждено начальником секретно-оперативной части Леоновым и полпредом ОГПУ в Ленинграде Мессингом. Дело передавалось на рассмотрение Особого совещания при Коллегии ОГПУ с тем, чтобы Криницкого, Ракова и Квачевскую "как уличенных, согласно агентурных данных в преступлениях предусмотренных ст. 60 уголовного кодекса и являющихся социально-опасным элементом действующих разлагающе на студенческую массу" выслать из Ленинграда на три года, лишив их права проживания в шести городах. В отношении остальных - дело прекратить за отсутствием состава преступления и конкретного агентурного материала.

Всех обвиняемых освободили под подписку о невыезде. За говорливым и вызывающе неосторожным Криницким, конечно, установили особое наблюдение, и вскоре следователь получил новые агентурные донесения: "Криницкий говорил, что в Ин-те Истории Искусств имеются анархисты. Имеет связь с Черным Крестом. Криницкий говорил, что у него в Ин-те имеется подпольная пятерка", "Криницкий говорил эммигранту [так в донесении] что на днях получает пишущую машинку, на которой думает печатать, что-то для моряков..." (Неизвестно, кто был провокатором; А. В. Квачевская спустя годы подозревала в этом одного из матросов, к которым студенты ходили в казармы для агитации.)

Мессинг предложил заключить Криницкого в концлагерь, но 16 января 1925 года Особое совещание постановило выслать его на три года в Зырянский край, а Ракова и Квачевскую - на два года в Казахстан.

Раков и Квачевская отказались от сотрудничества с ГПУ и еще долго мыкались в ссылке и отбывали "минусы" - невозможность проживания в ряде городов. Жили в Уральске, в Твери. Раков - еще и в Саратове. У Квачевской в ссылке родился сын. В ссылке же она заболела туберкулезом, и ее отпустили к родителям, с которыми она когда-то порвала отношения, уйдя в политику. Ко времени смерти "вождя народов" Квачевская жила в Смоленской области, в Рославле, работала учительницей литературы и "разрабатывалась" органами МГБ для ареста. В 1992 году 89-летняя Александра Владимировна Квачевская дождалась прижизненной реабилитации. Благодаря ее заявлению, одновременно реабилитировали и всех ее однодельцев. Александра Владимировна и теперь живет в Рославле, опубликовала часть своих воспоминаний.2 Дочь ее возглавляет Рославльскую организацию репрессированных.

А вот анархистская деятельность Криницкого завершилась и быстро, и скверно. Он вышел из состава ВФА, публично отрекся от своих взглядов в усть-сысольской газете и 25 сентября 1926 года написал подробнейшие - на 16 листах - показания на имя заместителя начальника Коми (Зырянского) отдела ОГПУ:

"Тов. Рубинов, согласно моему решению, вызванному беседой с Вами 4/IX с. г. я даю точные показания о своей прошлой работе и о деятельности тех анархистских организаций, в которых я принимал участие. Стал я анархистом довольно рано, в 1919 году, т. е. 13-ти лет от роду..."

В показаниях Криницкий дал характеристику десяткам своих знакомых и указал их местонахождение, к примеру: "Через студентку нашего института М. А. Кривцову я познакомился со студентом Гражданского Института (Архитекторов). Фамилии я его не спрашивал, по общему правилу конспирации. Группа у него была человек десять - пятнадцать. (Жил он на Серпуховской улице, если идти от Загородного просп., на правой стороне ул. последний дом первого квартала. Квартира его была где-то на самом верхнем этаже, вход со двора. В Ленинграде я смог бы найти его)". Завершались признания Криницкого патетически: "Получив возможность проверить в ссылке свои взгляды, я через год пришел к убеждению, что вся моя работа прежняя была сплошной ошибкой и непониманием как вообще общественных отношений, так и переживаемого великого момента диктатуры пролетариата. Гениальное учение Маркса дало мне бесконечно много - духовное приобщение к величайшей, героической борьбе русского и международного пролетариата. Не имея возможности вступить в В.К.П.(б), я тем не менее считаю себя большевиком-ленинцем и революционный долг этого сознания дал мне силы изложить эти показания. Личные чувства и личная этика должны склониться перед служением целому. Вы, тов. Рубинов, сообщили мне, что искренние показания могут послужить моему освобождению из ссылки. Если они будут приняты как доказательство моего разрыва с анархистским движением, то я согласен на это, но если они "цена" освобождения, то я от него отказываюсь - своей совестью я не торгую". Показания тут же переправили в Москву вместе с ходатайством Коми отдела ОГПУ о досрочном освобождении Криницкого. Каждое имя в этих показаниях подчеркнуто жирным чекистским карандашом. 15 октября 1926 года Особое совещание приняло решение освободить Криницкого. Секретный отдел ОГПУ сообщил в Усть-Сысольск и Ташкент, что предполагавшаяся ранее переброска Криницкого в Ташкент для разложения тамошних анархистов отпадает: "возможна только добровольная со стороны КРИНИЦКОГО поездка".

ИСТОРИЯ ЖУРНАЛА "ЧЕРНЫЙ НАБАТ"

Трудно сказать, жила ли анархистская идея, за неимением других оппозиционных, в РИИИ сама по себе, или только подпитывалась работой агентов-провокаторов.

Конечно, не все подозреваемые студенты были убежденными анархистами. Их политические убеждения только формировались и были во многом подражательны.3 Вольные разговоры они вели, но настоящей политической организации не было. Это лишь на профессиональном жаргоне ГПУ они были "анархистами по окраске". А вот несогласными с малейшей несправедливостью, не желавшими тупого подчинения насилию - несомненно. Потому и "прокатили" коммунистов на очередных выборах в институте весной 1925 года.

То была пора подавления любой, даже мнимой оппозиции ВКП(б) и ее сталинскому руководству. В стране. В Ленинграде. В каждом учреждении. Дела об анархистах в Ленинграде вел все тот же следователь Иванов.4

И пока в Усть-Сысольске чекисты работали с Криницким, в Ленинграде продолжалось наблюдение за его знакомыми, особенно за студентами РИИИ. 13 марта 1925 года Особое совещание постановило выслать в Казахстан Аиду Басевич и лишить права проживания в шести городах Николая Прусса. (Аида Иссахаровна Басевич в 1990 году дождалась прижизненной реабилитации в родном Ленинграде. В беседе с исследователем Я. Леонтьевым она призналась, что по прошествии многих десятков лет считает одной большой провокацией ОГПУ всю историю с распространением членских билетов ВФА и организацией анархистских ячеек на местах.) 19 июня 1925 года на три года была выслана в Среднюю Азию Раиса Шульман - как "руководительница анархо-подпольного кружка среди студентов Р.И.И.И." (Впоследствии содержалась в Верхнеуральском политизоляторе, реабилитирована 28 июля 1998 года.)

Весной 1925 года впервые арестовали Лидию Чуковскую, но вскоре отпустили благодаря хлопотам Корнея Ивановича - есть запись в его дневнике об аресте дочери и обыске в доме. Соответствующие документы в архиве госбезопасности не сохранились. Похоже, Чуковскую арестовали на всякий случай. С Криницким она не была знакома, и тем более не участвовала ни в какой подпольной организации.

В сентябре 1925 года началась новая большая разработка Ленинградского ГПУ по анархистам под названием "Центр", и в 1926 году в РИИИ снова нашли кого арестовать. На этот раз вдохновительницей подпольной работы в институте была Екатерина Боронина - одна из знакомых Юрия Криницкого, Аиды Басевич и Раисы Шульман. Боронина переписывалась с Шульман (а всю переписку тщательно перлюстрировали в ГПУ), пыталась организовать собственный анархистский кружок и втянуть в свои дела друзей: Лидию Чуковскую и Александра Саакова - давнего, еще по Ташкенту, приятеля Криницкого. Чуковская анархизмом увлекалась явно меньше, чем стенографией, а Сааков успел в нем разочароваться. Но в воображении Борониной "кружок" уже существовал как часть большой организации, т. к. был необходим ей для укрепления авторитета у знакомых анархистов: студентов-медиков и типографских рабочих. Несколько раз все эти молодые люди - студенты и рабочие - встречались на квартирах друг у друга, задумали организовать собственную библиотеку, собственный журнал "Черный набат" и нечто вроде кассы взаимопомощи под названием "Черный крест" - в подражание известной им организации помощи политзаключенным. (В общем, все, что так тщательно отыскивало ОГПУ. Неизвестно, кто именно подавал самые зажигательные идеи. Неизвестен провокатор, т. к. агентурные материалы по делу не сохранились, хотя и существовали когда-то на каждого из впоследствии арестованных.) Лично Борониной поручили организовать библиотеку и написать несколько статей для подпольного журнала. Как раз практической работой по библиотеке она и пыталась увлечь свою подругу.

Журнал создавался тоже подражательно - по рукам у студентов ходил экземпляр "Туркестанского набата", привезенного когда-то Криницким из Ташкента (в конце концов этот изготовленный на гектографе экземпляр сохранился в архивном следственном деле как изъятый при обыске). "Черный набат" предполагалось отпечатать на пишущей машинке, а затем на специально изготовленном станке. Но удалась лишь часть утопического замысла. Первый и единственный номер журнала отпечатали в нескольких экземплярах студентка-медичка Кира Штюрмер на своей машинке "Ундервуд" и Екатерина Боронина - на пишущей машинке Корнея Чуковского, втайне от подруги. Видимо, Лидии Чуковской доверяли не во всем. К тому же она сомневалась в необходимости издания журнала и ничего для него не написала, несмотря на просьбу Борониной.

В ГПУ в подробностях знали о подготовке журнала от своего агента и готовили аресты.

По тексту двадцатистраничной машинописи, сохранившейся в деле, видно, что журнал (по духу - скорее политическую прокламацию) делали наивные и неглупые ребята. Умные студенты. Умные рабочие.

"Орган анархистов. Июль 1926 г. Памяти М. А. Бакунина. (К 50-летию со дня смерти)" - значилось в шапке журнала.

"Все тихо кругом, - говорилось в редакционном предисловии, - не слышно нигде набатного звона, а между тем все ярче и ярче разгорается пожар красной реакции в С.С.С.Р. и фашистской на Западе. Густые облака дыма разъедают глаза трудящимся и они подчас не в состоянии разглядеть, что делается вокруг, а называющие себя коммунистами все больше и больше напускают едкого, вонючего дыма, и одурманивают головы трудящихся. [...] Пусть раздастся повсюду набат, Черный Набат, зовущий всех, кто жаждет истинной свободы без дурмана, кто враг насилия и власти". [...]

"Надо жестоко бороться со всеми видами капитализма, - считал один из авторов журнала. - Но в С.С.С.Р. главные наши силы мы должны направить именно против государственного капитализма, который в данное время является наиболее мощным угнетателем трудящихся масс. Этот вид капитализма проводится партией большевиков, которая, будучи построена на подчинении одних другим, создает в стране "Николаевщину". Централизм и бюрократизм крепнут и ведут трудящиеся массы в царство штыка, насилия, тюрем и эксплуатации. Человек, как личность, исчезает, он подменяется автоматом, "говорящим и работающим инструментом", который без церемонии выбрасывается вон, если "его величеству государству" он не угоден. [...] Произвол увеличивается со дня на день, тюрьмы переполняются недовольными, на содержание армии и флота уходят все большие суммы трудовых денег. Для поднятия благосостояния государственного бюджета процветает "пьянка", вытягивающая из кармана пролетария последний рубль и подтачивающая его силы.

Растет молодая буржуазия, растет бюрократия партийная и профессиональная, создающая для себя более чем дворянские привилегии. А на другом полюсе растет безработица. Число безработных становится угрожающим.

Государство, собирая путем налогов колоссальные средства, берет на себя все меньше и меньше обязательств в деле улучшения жизни рабочих. Помощь безработным со стороны "его величества государства" - смехотворна.

Возлагая помощь безработным на профессиональные союзы, которые также разъедены бюрократизмом и насилием, как и вся государственная система - власть обрекает безработных на разбой, нищенство и проституцию. Официальные статистические данные говорят, что около 50% членских взносов в союзы идут на содержание бюрократии".

Авторы журнала не голословны. Вспоминая о времени "военного коммунизма" в голодном Петрограде, они сравнивают по цифровым показателям уровень питания во 2-м детском доме и в 35-м детском очаге с питанием ответственных работников и простых служащих Петрогубкоммуны:

"Питание "ответственных" было в 6 раз лучше... Но если мы вспомним, что ответственных пайков было до 50-ти видов, то мы поймем, что "правители" жили весьма и весьма неплохо. Для рабочих же были заведены наказания "пайком". За малейшую провинность - невыход на работу, неявка на "казенную" демонстрацию и т. д. - рабочего и служащего лишали "хлеба".

Не лучше было и положение в деревне, где "Советская власть усиленно стала вводить так называемые "советские коммуны" или совхозы. [...] С каждым днем положение становилось все хуже и хуже. Рабочий класс умирал у станков и машин, а крестьянство валилось от эпидемии сыпняка и испанки. [...] Во многих местах вспыхивали крестьянские восстания, - яркую страницу в историю этого движения вписал анархист Махно, - но они жестоко подавлялись Советской властью. Но так долго, разумеется, не могло продолжаться: должен был ударить гром. И он грянул с той стороны, откуда его меньше всего ждала Советская власть. Кронштадт - гордость русской революции - восстал и выставил свои требования. Товарищи Петриченко, Жуковский и ряд других анархистов сыграли славную роль в этом движении, в выработке этих требований. Эти требования были: свободные, вольные советы, свобода личности и жилища, свободная тор-говля и т. д.".

Кронштадтские лозунги симпатичны и авторам журнала. Они - против террора, даже против развертывания широкой антисоветской агитации. По их мнению, надо противопоставить "потокам заранее заготовленных резолюций, подстроенных выборов, коммунистическому чванству - анархические синдикалистские федеративные организации, т. е. союзы трудящихся, в которых нет насилия, нет и начальства. Строить эти организации нужно начинать теперь. В них и через них мы добьемся осуществления лозунга: "от каждого по способностям, каждому по потребностям". Мы добьемся настоящей свободы, радостного труда и счастливого отдыха".

Аресты грянули вскоре после перепечатывания текста журнала, в ночь с 26 на 27 июля 1926 года. Начались допросы. Лидии Чуковской предъявили отобранное при обыске на Киpочной: письмо Борониной, набросок текста Декларации, написанный ее рукой, пишущую машинку Корнея Ивановича. Указали на совпадение шрифта. И потрясенная Лида мужественно взяла вину подруги на себя. По-разному повели себя подруги и во время следствия: Чуковская, соответственно негласному кодексу чести, наотрез отказалась от тайной подписки о сотрудничестве с ГПУ, а Боронина по каким-то причинам на это согласилась. Об этом, впрочем, до поры до времени никто не догадывался.

Из Дела № 1363 По обвинению группы Анархистов в контр-революционной деятельности

* * *
лист дела 98
ПОСТАНОВЛЕНИЕ По делу № 1926 года ИЮЛЯ месяца "23" дня, я, Уполномоченный I отдел. СОЧ ПП ОГПУ в ЛВО ИВАНОВ П. Г.
усматривая из обстоятельств дела, что гр. Чуковская Лидия Корнеевна является членом подпольного кружка студентов РИИИ, присутствовала почти на всех конспиративных собраниях Ленинградской организации, ведает библиотекой организации, на одном из подпольных собраний делала доклад о госкапитализме и считая необходимым производство обыска и ареста на основании (того-то) вышеизложенного

ПОСТАНОВИЛ:

Произвести обыск Кирочная ул. д. 7 кв. 6.
и арест ЧУКОВСКОЙ ЛИДИИ КОРНЕЕВНЫ.
Уполномоченный /Иванов/

* * *
лист дела 99
ПРОТОКОЛ
На основании ордера Об един. Государств. Политическ. Управления ЛВО за № 2112 от "26" июля мес. 1926 года произведен обыск Лебедевым в доме № 7 кв № 6 по ул. Кирочной
У гражданки Чуковской Лидии Корнеевны
Согласно данным задержаны: Чуковская Лидия Корнеевна
Взято для доставления в О.Г.П.У. ЛВО следующее (подробная опись)
Машинка "Смис Примьер" и разная переписка.1
Сотрудник ОГПУ в ЛВО /Лебедев/

1. Все заявления на неправильные действия допущенные при обыске должны быть заявлены в протоколе.
2. ОГПУ в ЛВО отвечает только за то, о чем упомянуто в протоколе.
Все указанное в протоколе удостоверяем.
Присутствовали
при обыске Управдомом /Д. И. Никифоров/
Кроме того подписали:
Сотрудник производ. обыск: /Лебедев/
Копию протокола получил
Управдомом /Д. И. Никифоров/
[печать ЖАКТа]
Примечание: Протокол составляется в 4-х экземплярах, один экземпляр должен быть оставлен под расписку Управдомом.

1
Приписка: Машинку и переписку получил 26/VII /Иванов/
* * *
Из письма Е. Борониной, изъятого при обыске у Л. К. Чуковской (лист дела 112, конверт 112 а):

Лида! Пользуюсь случаем написать тебе и переслать кое-что. Во-первых газеты - ты их постатейно распиши.

На первой карточке заноси название газеты, подзаголовок, №, дату, место издания и кол. страниц. [...] Это нужно будет для редакции, которая кстати сказать имеется. Думаем к 15 июля выпустить первый номер журнала в 16 б. страниц. Я ездила в Москву, привезла книг 40 штук. Теперь для библиотеки есть много книг. [...] Если сможешь, то напиши в журнал. На страницу, не более шрифта пиш. машинки. Писать сейчас мне думается надо по текущему моменту. [...] Ну, всего хорошего, пиши, только не проси никуда звонить и без всяких точек после букв. [...] 6/VII 26 г.

* * *
лист дела без номера [написано рукой Л. К. Чуковской]
Декларация
1 Определение существующего строя (госкапитализм1).
2. Анархич. воззрения вообще (свобода личности, труд, власть2).
3. Отношения к анархич. группировкам за границей и у нас в последн. годы (Махно, Кронштадт, Голос Труда, Свободный Труд).
4. Организация черного профсоюза.
5. Организация крестьянства.
[вычеpкнуто: 6. Диктатура пролетариата.]
1
Прибавлено: безработица и дикт[атура] пр[олетариата].
2
Вписано вместо вычеркнутого: (очень кратко).
Библиотека
Один библиотекарь.
Связь [вычеpкнуто: с руководами] только с одним из руководов.
Библиотека у постороннего лица. Знает о ее помещении только библиотекарь.
[Далее - стенографическая запись.]
* * *
лист дела 100
д. 871 - 25 г.
Анкета № для арестованных и задержанных с зачислением за О.Г.П.У.1
Лица, давшие неверные показания в анкете, будут подвергнуты строжайшей ответственности.
Фамилия Чуковская
Имя и отчество Лидия Корнеевна
Гражданка какого государства СССР
Национальность Русская
Место приписки Губ. Ленинградск.
Возраст (год рождения) 19 лет
Образование: а) грамотен ли среднее
б) какую школу окончил трудов. шк. 2 ст.
Состав семьи, место жительства и место работы каждого члена (отца, матери, детей, мужа, жены, братьев, сестер) Отец Корней Иван. 43 Литератор Кирочная д. 7 кв. 6
Мать Мария Борисовна 44 домхозяйка, тоже
Брат Николай Корн. 20 переводчик ст. Вырица
Партийная принадлежность:
а) в какой партии состоит, б) с какого времени беспартийная
Место работы Название предприятия или учреждения Учащаяся
Если не служил и не работал по найму,
то на какие средства жил при родителях
Владел ли недвижимым имуществом, каким и где нет
Привлекался ли к ответственности по суду
или в админ. порядке нет
Когда арестован 26/VII - 26 г.
Кем арестован, по чьему ордеру и № ордера ГПУ
Где арестован Кирочная д. 7 кв. 6.
Подпись заключенного Л. Чуковская
26 июля 1926 г.
1
Заполнена оперуполномоченным со слов Л. К. Чуковской и ею подписана.
* * *
лист дела 102
ОТДЕЛ СОЧ. П. П. Гор. Ленинград, 28/VII 1926 года
ПРОТОКОЛ №

Уполном. Ивановым1 по делу за № 1363
Я, нижеподписавшаяся допрошена
в качестве обвин. показываю
1. Фамилия Чуковская

3. Возраст 1907 г.
4. Происхождение ур. Финляндии
5. Местожительство Кирочная ул. д. 7 кв. 6.
6. Род занятий студ. Р.И.И.И.
7. Семейное положение девица
8. Имущественное положение нет
9. Партийность б/п
10. Политические убеждения ни каких
11. Образование общее среднее специальное
12. Чем занимался и где служил:
а) до войны 1914 года Финляндия
б) до февральской революции 1917 года тоже
в) до октябрьской революции 1917 года Ленинград
г) с октябрьской революции до ареста Ленинград учюсь
13. Сведения о прежней судимости нет
лист дела 103
Показания по существу дела*
К факту выпуска журнала, о котором говорится в письме ко мне от 6/VII 26 г. я отношусь отрицательно. О том, что его собирались выпустить, я знала. От кого знала - не скажу.2

Желая составить свое политическое credo, я собиралась одно время (месяца 1 1/2 - 2 назад), организовать библиотеку по разным политическим вопросам. Если бы и другие граждане С.С.С.Р., мои знакомые,3 захотели пользоваться моей библиотекой, я бы не отказала им, и помогла бы пополнить свои политические познания. Но я ее не организовала..4 На предъявленных мне двух карточках, я узнаю: на одной - Екатерина Боронина и Александра Саакова, а на другой Александра. Он - рабочий; через кого я с ним познакомилась я говорить отказываюсь, а также отказываюсь сказать, сколько раз я с ним встречалась, где и по какому поводу.

Я журнала не видала, и мне его никто не передавал.

Я не вела никакой подпольной работы, и ни в какой организации не участвовала, и, на подпольных (с моей точки зрения) собраниях - не бывала.

Киру Аркадьевну Штюрмер я никогда не видала, и ее не знаю.

Подпись: Л. Чуковская

*(поправки внесены мной самой)
Л. Ч.
допросил /Иванов/
1

2
От кого знала - не скажу - прибавлено.
3
мои знакомые - вписано вместо вычеркнутого: имеющие честь быть со мной знакомыми.
4
Но я ее не организовала - прибавлено.
* * *
лист дела 104
ОТДЕЛ СОЧ. П. П. Гор. Ленинград, 29/VII 1926 года
ПРОТОКОЛ № (вторично)
Допроса, произведенного в Ленинградском Губернском Отделе Г. П. У.
Уполном. Ивановым1
по делу за № 1363
Я, нижеподписавшаяся допрошена в качестве обвин. показываю
1. Фамилия Чуковская
2. Имя, отчество Лидия Корнеевна
1
П. Г. Ивановым заполнена анкетная часть протокола допроса. Показания по существу дела написаны Л. К. Чуковской.
лист дела 105
Показания по существу дела*) [знак сноски - Л. Чуковской]
Я напечатала 3 № журнала "Черный Набат".
Кому передала и от кого получила - говорить отказываюсь. Также и насчет цифр, вставленных в статью о Госкапитализме, журнала "Черный набат" - показывать отказываюсь.

*Протокол написан собственноручно. Л. Чуковская
29/VII
допросил /Иванов/
* * *
лист дела 107
ПОСТАНОВЛЕНИЕ О ПРИВЛЕЧЕНИИ ДАННОГО ЛИЦА В КАЧЕСТВЕ ОБВИНЯЕМОГО.
По делу № 1363
1926 года Июля месяца "31" дня, я, Уполномоченный I отд. СОЧ ПП ОГПУ в ЛВО
ИВАНОВ П. Г. допросив
ЧУКОВСКАЯ ЛИДИЯ КОРНЕЕВНА и рассмотрев следственный/дознания
материал на нее, по коему гр. ЧУКОВСКАЯ ЛИДИЯ КОРНЕЕВНА достаточно изобличается в анархо-подпольной работе и распространении нелегального журнала Черный набат т. е. преступлении предусмотренном ст. ст. 60, 72 Уголовного Кодекса
Руководствуясь ст. 128 Уголовно-процессуального кодекса
Постановил:
Привлечь гр. ЧУКОВСКУЮ ЛИДИЮ КОРНЕЕВНУ в качестве обвиняемой, пред явив ей обвинение в преступлении вышепоименованном предусмотренном ст. 60, 72 Уголовного Кодекса
Уполномоченный /Иванов/
СОГЛАСЕН: Начальник I-го Отделения /Жупахин/
УТВЕРЖДАЮ: Начальник СОЧ Отдела /Леонов/
Обвинение мне об явлено "6" VIII 1926 года
Подпись: Л. Чуковская
Копия настоящего постановления препровождена Губпрокурору и ОРСО
Уполномоченный /Иванов/
САРАТОВ
Начались новые хлопоты Чуковского. Сначала Корней Иванович встретился с Леоновым (Мессинга в городе не было) и долго убеждал его в том, что Лида на самом деле никакой не политический деятель уже потому, что с утра до ночи занималась науками в Институте и - более пяти часов в сутки - стенографией. Леонов посочувствовал. Тогда Чуковский обратился c письмом к П. Е. Щеголеву с просьбой замолвить слово перед тем же Леоновым. И это помогло. 13 августа Лидию Чуковскую освободили под подписку о невыезде.

Вскоре по ее делу было составлено обвинительное заключение.
* * *
листы дела 259-271
ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ
по след делу № 1363
В сентябре мес. 1925 года в СОЧ ПП ОГПУ в ЛВО поступили агентурные сведения, что оставшиеся анархисты после ликвидации анархо-подпольной организации в феврале мес. прошлого года начали вновь вести анархо-подпольную работу среди рабочих и студенчества.

Разрабатывая вышеуказанные сведения была выявлена анархо-подпольная организация в составе следующих гр-н: ШТЮРМЕР К. А., ГОЛОУЛЬНИКОВ А. Е., БАРОНИНА Е. А., ЧУКОВСКАЯ Л. К., ИВАНОВ Я. И., ИЗДЕБСКАЯ С. А., БУДАРИН И. В., ШТЮРМЕР Г. А., ЦИММЕРМАН Т. А., КОКУШИНА Т. М., МИХАЙЛОВ-ГАРИН Ф. И., ВОЛЖИНСКАЯ Н. Г., ГОЛУБЕВА А. П., СОЛОВЬЕВ В. С., КОЧЕТОВ Г. П. и СААКОВ А. Н.

Вся эта группа из себя представляла несколько анархо-подпольных кружков из коих были руководителями: ШТЮРМЕР К. А., БУДАРИН И. В., БАРОНИНА Е. А. и ИЗДЕБСКАЯ С. А. [...]

На всех подпольных собраниях обсуждались вопросы как и какими средствами бороться против Советской Власти и Партии ВКП(б), также на этих собраниях были избраны: Редакционная Коллегия, (целью которой являлось - издавать нелегальную литературу и распространять ее среди рабочих масс), Черный Крест - целью которого являлось сбор денег среди рабочих для помощи заключенным и высланным анархистам. [...]

В конце Мая месяца вновь поступили агентурные сведения, которые указывали, что предполагается выпуск нелегального журнала и что таковой будет печататься в подпольной типографии, для чего срочно изготовлены чертежи печатного станка и изготовляются части и рама анархистом ГАРИНЫМ-МИХАЙЛОВЫМ Ф. И.

Впоследствии были получены дополнительные сведения, что нелегальный журнал "Черный Набат" в 8-ми экземплярах напечатан на квартирах у ШТЮРМЕР К. А. и ЧУКОВСКОЙ Л. К. [...]

7). ЧУКОВСКАЯ, Лидия Карнеевна, при обыске отобрана пишущая машинка системы "Смис Премьер" (см. л. д. № 99) и разная переписка, среди которой обнаружено письмо к ней от БАРОНИНОЙ, в котором говорится о предстоящем выпуске журнала (см. л. д. 111 - 112). Допрошенная 28-го Июля с. г. ЧУКОВСКАЯ, Лидия Карнеевна показала, что к факту выпуска журнала "Черный Набат" относится отрицательно и о том, что его собирались выпустить она знала, но указать то лицо, от которого знала, назвать отказалась. Также отказалась назвать фамилию автора письма, обнаруженного у нее при обыске. Никакой подпольной работы не вела, на собраниях не бывала и ни в какой организации не учавствовала (см. л. д. № 103). Вторично допрошенная 29-го Июля показала, что она действительно напечатала 3 экземпляра журнала "Черный Набат" № 1, кому передала и от кого получила указать отказалась (см. л. д. № 140). По агентурным материалам была активным членом анархо-подпольного кружка, присутствовала на всех конспиративных собраниях. На одном из собраний делала доклад о Госкапитализме. Была выбрана заведывать нелегальной анархо-библиотекой, знакома со всеми лицами входящими в анархо-подпольную организацию (см. л. д. 114).

В обвинительном заключении отмечено, что, судя по показаниям Голоульникова и Соловьева, часть экземпляров журнала отпечатана Чуковской. Соловьев также показал, что "была анархо-библиотека, ведать которой было поручено ЧУКОВСКОЙ Лидии".

Только Боронина и Соловьев дали показания, причем идентичные, о составе "Черного Креста": ИВАНОВ Я. И., КОЧЕТОВ Г. П., и еще один товарищ, фамилии которого они не помнят. По словам Борониной, "среди рабочих было собрано около 5 рублей". По показаниям Михайлова-Гарина, ему как казначею "Черного Креста" были переданы "18 рублей, принадлежавших организации", но впоследствии эти деньги он вернул обратно.

Обвинительное заключение составлено уполномоченным Ивановым, подписано новым начальником СОЧ Райским и утверждено Мессингом. Предлагалось заключить в концлагерь сроком на 3 года Киру Штюрмер и Голоульникова; Боронину, Соловьева, Кочетова, Иванова, Михайлова-Гарина, Издебскую, Бударина и Голубеву - выслать в определенную местность на три года; Георгия Штюрмера лишить права проживания в шести пунктах сроком на три года, а Чуковскую, Саакова, Циммерман, Кокушину и Волжинскую - лишить условно права проживания в шести пунктах сроком на два года. Чекисты направляли дело для санкционирования в Особое совещание при Коллегии ОГПУ, предварительно отдав его на заключение губернскому прокурору.

26 августа 1926 года и. о. прокурора Ленинградской губернии Григорьев вынес заключение по делу и присоединился к предложению Полпредства ОГПУ в ЛВО.

9 сентября 1926 г. свое заключение по делу вынес в Москве уполномоченный 1-го отделения Секретного отдела ОГПУ Белышев: на основании материалов обыска и личных признаний обвиняемых он посчитал вину обвиняемых доказанной и также предложил передать дело на рассмотрение Особого совещания при Коллегии ОГПУ.

18 сентября 1926 года помощник начальника Секретного отдела ОГПУ А. А. Андреева-Горбунова начертала на заключении Белышева: "Предлагаю Штюрмер Киру и Голоульникова заключ. в к/л на 3 г., Боронину и Соловьева выслать в Туркест. на 3 г., Кочетова, Чуковскую и Саакова в Саратов на 3 г., Михайлова-Гарина и Иванова в Казакстан на 3 г., Издебскую, Бударина и Голубеву в Сибирь на 3 г., Штюрмер Георгию запрет. 6 пун и Украину с прикр на 3 г., Циммерман, Кокушкину и Волжинскую условно выслать из Ленингр. с запрет 6 пун на 3 г. Пишущие машинки и наган конфисковать". Эта запись и легла в основу постановления Особого совещания при Коллегии ОГПУ от 18 сентября 1926 года.

29 сентября 1926 года Полпредство ОГПУ в ЛВО препроводило копии выписки из протокола Особого совещания в Саратовский губотдел ОГПУ, Ташкентское Полпредство ОГПУ по Средней Азии с тем, чтобы высланных взяли на учет и наблюдение. В этот же день было принято постановление об аресте Лидии Чуковской.

13 октября 1926 года милиция выдала ордер на арест Л. Чуковской для высылки ее в Саратов. Несмотря на недавно перенесенный паратиф, ее доставили в Дом предварительного заключения, и 14 октября она второй раз, теперь самостоятельно, заполнила анкету арестованного.

И тут снова помогло вмешательство Корнея Ивановича. 14 октября он получил медицинское свидетельство о болезненном состоянии дочери ("Дано Чуковскому Корнею Ивановичу в том, что дочь его Лидия 19 лет, страдает Базедовой болезнью с повышенной возбудимостью нервно-сосудистой системы и что состояние ее особенно ухудшилось после недавно, в сентябре с. г., перенесенного паратифа. Доктор медицины Григорий Конухес"). Чуковский обратился в ГПУ.
* * *
лист дела 288
В ГПУ
[от] литератора К. И. Чуковского
Заявление.
Дочь моя Лидия (19 лет) высылается в Саратов за принадлежность к партии анархистов. Прошу разрешить ей остаться еще1 3 месяца в Ленинграде, так как ей необходимо закончить лечение в домашней обстановке. Больна она серьезно: у нее базедова болезнь.

Врачебное свидетельство имеется при деле.
К. Чуковский
Ленинград, Кирочная, 7 кв. 6
1
еще вписано вместо вычеркнутого на.
* * *
В тот же день по распоряжению Мессинга имя Чуковской вычеркнули из готового ордера на высылку и освободили под подписку о невыезде с отсрочкой высылки на три месяца.

20 октября 1926 года Екатерину Боронину и рабочего-пекаря Соловьева отправили в Ташкент (мать Борониной, Екатерина Алексеевна, просила ГПУ отправить дочь, ввиду ее молодости, именно в Ташкент - "как наиболее культурный из городов Средней Азии"); в Саратов отправили Саакова и типографского наборщика Кочетова.

7 декабря 1926 года Л. К. Чуковская дала подписку под обязательством выехать в Саратов не позднее 15 декабря и получила удостоверение для проезда. 15-го она выехала в Саратов, а 20 декабря Саратовский губотдел ОГПУ поставил в известность Москву и Ленинград о том, что Чуковская прибыла на жительство и взята на учет. 22 декабря Лидии выдали справку на проживание в Саратове по 1 апреля 1927 года. Впоследствии справку продлевали по 1 июля, а затем по 1 октября 1927 года.

В Саратове было много ссыльных, много и анархистов. Среди них - отбывавшая "минусы" после ссылки из Ростова-на-Дону в Уральскую область Дина Цойриф. Дина была опытнее и старше высланных ленинградцев. Ей шел уже 26-й год, в 1918 году она даже побывала в анархистском отряде во время гражданской войны. Дина была родом из Киева; сестры и братья ее жили в Одессе, Киеве и Америке. До высылки Дина успела пройти два курса Института детской дефектологии. Муж ее, тоже анархист, отбывал "минусы" в Свердловске. В Саратов Дина Цойриф попала раньше ленинградцев и успела здесь кое-как освоиться. У Юрия Кочетова за плечами были гимназия, самообразование, работа в типографии. ИГор одской совет. Всех ссыльных ис-правно заносили, год за годом, в подобные списки с указанием их адреса жительства. В 1926-1928 годах в списках упоминаются: сначала Цойриф, затем Кочетов, Сааков, Чуковская (Большая Казачья, 37). Имя Чуковской так приглянулось городским властям, что ее вставили в список "лишенцев" даже к выборам 20 октября 1930 года, когда у нее давно закончился срок ссылки и ее не было в Саратове.)

Во время ссылки обострились разногласия Лидии с отцом. Она желала стоически вынести до конца испытание судьбы, а Корней Иванович не унимался в попытках выхлопотать ее освобождение. В конце концов в Саратов, с ведома К. И., отправился с увещеваниями товарищ Лидии по учебе в институте Изя (Исидор) Гликин, а затем и ее старший брат Николай. "Характер у нее каменный, - писал из Саратова Николай Чуковский отцу. - Мы на Волге, в лодке, ночью, в страшную грозу и бурю заблудились между островами. Я греб четыре часа без перерыва и содрал всю кожу с ладоней, Изя позорно перетрусил, Юра метался, мешал, волновался, качал лодку, вел себя гнусно. Но я любовался Лидиным мужеством и спокойствием. Папа, если можешь - хлопочи. Только не пиши ей об этом. Провожая меня на вокзал, она плакала. Очень тоскует по Мурке. (Которая, надеюсь, уже здорова). [...] Лида поседела. Довольно много седых волос. Годам к тридцати будет совсем седая".

Корней Иванович хлопотал. Хлопотал беспрерывно. Говорил с Луначарским и Маяковским. Собирался в Москве идти к Бухарину и Калинину. И вскоре его дочь действительно отпустили в Ленинград.

В истории с Лидой хуже всего то, что мы не знаем, едет ли она в отпуск на месяц, или она освобождена совсем. Я думаю, что на месяц. Как мы ждем ее! Я смотрю, что в доме Мурузи крыши мансард покрашены красной краской - и думаю: "их скоро увидит Лида!" Гляжу на автобус: "в нем скоро поедет Лида!" Гляжу на 23-й номер трамвая, который Лида так любила: "скоро Лида увидит, что к этому трамваю прибавили 2-й вагон". А мостовые на Сергиевской, а деревья на набережной, а наша выкрашенная кухня, а Татка, а Мурка...

Всю ночь не спал: жду Лиду. С 3 часов ночи палили из пушек. Наводнение. Утро солнечное, ясное, безветренное. [...] Был у Любови Алекс. Борониной - мать Кати. Живет в огромном доме, петербургском, но двора нет, а пустырь, на котором огороды и подсолнечники. О Кате откровенно говорит, что это наследственность: "возраст самый опасный". "Я не звонила М Б,1 т. к. думала, что она сердится на Катю, зачем Катя втравила в это дело Лиду". [...] 9 часов утра. [...] Лида сейчас приехала. Боба привез ее. Очень худая. Мура покраснела и спряталась от волнения, со мною вместе, п. ч. я тоже убежал в другой угол. М Б сидит против нее и глядит молитвенно - сжав руки. Заговорили о Юре - она подавила слезы, - идет принять ванну. Ничего не известно, что с нею, она должна идти в Г.П.У., там ей объявят ее судьбу. Ее вызвали и сказали, что ее вызывает Ленингр. Г.П.У. Что, если оно начнет опять требовать у нее подписки? Она не даст, и вся история начнется сызнова. Боба стоит в дверях и безмолвно глядит на нее, а я чувствую, что чужой, чужой, чужой человек. - Я не знаю ничего, что со мною. Мура: - Ты вещи привезла? Лида: Почти все... А сама рвется туда в Саратов, где живут "лучшие люди, каких она только в жизни видала".

В пятницу был у меня Маршак, и Лида при нем заставила меня обратиться прямо к Мессингу по телефону, чтобы Мессинг принял меня. Я позвонил, но результаты оказались совсем неожиданные. Вечером же Лида получила повестку явиться в Г. П. У. А меня не приняли.
И, наконец, запись от 9 ноября:
Я забыл записать, что 4 ноября я был у Мессинга в ГПУ. Он встретил меня хорошо и даже с каким-то удовольствием сообщил, что он решил Лиду освободить, хотя из Москвы еще не получено окончательного ответа на его предложение. Я страшно обрадовался:

А как ее убеждения? Переменились? - спросил он.

Нет, - сказал я. - Ее убеждения те же.

И стал хлопотать о Кате Борониной. - Он обещал сделать все, что возможно.

Однако в Ленинградском ГПУ действовали не из благотворительных, а из своих собственных соображений. Продолжалась слежка. Перлюстрировались все письма. И Мессинг не ждал никакого ответа из Москвы.

25 ноября 1927 года начальник секретно-оперативного управления Невернов отослал в Москву, в Секретный отдел ОГПУ, постановление по новой агентурной разработке, названной "ОСКОЛКИ-ЦЕНТРА": (л. д. 315):

"После высылки из Ленинграда активистов по агент-разработке "ЦЕНТР" как то: ГОЛОУЛЬНИКОВА Александра, КОЧЕТОВА Георгия, ШТЮРМЕР Киру, ЧУКОВСКУЮ Лидию и др. в СО ПП стали поступать агентурные сведения, что после их ликвидации остались лица нами невыявленные, которые якобы продолжают вести анархистскую работу.

До ликвидации лиц по разработке "ЦЕНТР" нам было известно, что у типографщиков ГОЛОУЛЬНИКОВА и КОЧЕТОВА были маленькие группки, которые принимали участие в работе и в хищении из типографии шрифта для организации подпольной анархо-типографии.

Проверить данные сведения за отсутствием осведомления тесно связанного с ГОЛОУЛЬНИКОВЫМ и КОЧЕТОВЫМ не представилось возможным также и в процессе следственной проработки эти лица были не выявлены.

Из переписки находящейся в Ленинграде анархистки ЧУКОВСКОЙ с Саратовскими анархистами видно, что в Ленинграде действительно находятся лица, связанные с ГОЛОУЛЬНИКОВЫМ и КОЧЕТОВЫМ, которые для нас до сих пор были неизвестны.

В последнее время мы имеем сведения, что среди типографских рабочих, студентов РИИИ замечается некоторая активность в анархистской работе. В виду этого пребывание ЧУКОВСКОЙ в Ленинграде для нас весьма необходимо т. к. она через ГОЛОУЛЬНИКОВА и КОЧЕТОВА связана с лицами оставшимися после ликвидации разработки "ЦЕНТР" и кроме этого имеет связи с анархиствующими студентами ин-та истории искусств.

Все эти связи у ЧУКОВСКОЙ можно получить только через БАРОНИНУ Екатерину, которой она очень доверяет, то является необходимостью пребывание в Ленинграде и БАРОНИНОЙ.

На основании вышеизложенного ПОСТАНОВИЛ:

Возбудить ходатайство перед I отделением СООГПУ о пересмотре дела в отношении анархисток ЧУКОВСКОЙ Лидии Корнеевне и БОРОНИНОЙ Екатерине Алексеевне о досрочном их освобождении из ссылки с правом проживания в городе Ленинграде.

Уполномоченный /Иванов/

"СОГЛАСЕН" Нач. СОУ ПП /Невернов/

"УТВЕРЖДАЮ" ПП ОГПУ в ЛВО /МЕССИНГ/"

В Твери подобная же работа проводилась ГПУ с высланным туда Георгием Штюрмером. В ноябре 1927 г. тверские чекисты доложили в Секретный отдел ОГПУ: "На ШТЮРМЕРА нами обращено внимание уже давно. В результате обработки мы его приблизили к себе настолько, что он стал нам давать словесно сведения по интересующим нас вопросам о жизни административно высланных анархистов. Официально же стать нашим сотрудником (т. е. дать подписку) ШТЮРМЕР категорически отказался. Последнее объясняется исключительно интеллектуальными особенностями его психологии. [...] Кроме того сообщаем, что у нас имеется: 1) письмо Штюрмера в редакцию об отходе от анархизма (не опубликовано по вышеприведенным соображениям) и 2) подписка об отказе от антисоветской деятельности с обязательством, что в случае ему станет известно о кр. деятельности окружающих, немедленно поставит в известность органы ОГПУ".

13 декабря 1927 года Особое совещание сократило на четверть срок высылки Чуковской и Борониной - по общей амнистии, так же, как и всем их однодельцам. А 19 декабря 1927 года оперуполномоченный СО ОГПУ Белышев вынес заключение о возможном пересмотре Особым Совещанием дела Чуковской, Борониной и Георгия Штюрмера, "принимая во внимание, что все они за время пребывания в ссылке от анархизма отошли". 6 января 1928 года Особое совещание, во изменение прежнего постановления, досрочно освободило всех тpоих от наказания.

Оба постановления Особого совещания - об амнистии и освобождении - были посланы в Ленинград одновременно. 1 февраля Полпредство ПП ОГПУ в ЛВО уведомило Москву о том, что постановления объявлены Лидии Чуковской.

Возвращению Борониной в ОГПУ придавалось особое значение. 26 января 1928 года ей выдали в Ташкенте удостоверение для следования в Москву, с явкой в ОГПУ. В Москве же специально для нее Секретный отдел ОГПУ запросил к 12 часам 1 февраля литер на проезд до Ленинграда.

После возвращения Борониной в Ленинград отношения между подругами по понятным причинам очень скоро прервались. Пусть не в полной мере, но Лидия Чуковская узнала о лояльных отношениях Борониной с ОГПУ. Позиции девушек оказались совершенно противоположными. Прервались и другие "анархические" знакомства Лидии Чуковской. Не могло быть и речи о каком-либо ее участии в анархистской деятельности. Правда, весной 1929 года она пригласила в Ленин-град из Саратова свою старую знакомую Дину Цойриф, у которой закончился срок ссылки и "минусов". Но Дина остановилась почему-то у Борониной и вскоре устроилась статистиком в Бюро врачебной экспертизы, войдя в круг знакомых Борониной. Был ли на то расчет ГПУ? Учитывая известные сегодня документы, приходится дать утвеpдительный ответ. Из Саратова вернулись в Ленинград Саша Сааков и один из первых анархистов РИИИ Вениамин Раков - именно в Саратове закончились его "минусы" после высылки 1925 года. Из Казахстана вернулась Аида Басевич. За ними, не пошедшими на сотрудничество с органами госбезопасности, продолжил наблюдение секретно-политический отдел. Искали крамолу. Все встречи старых знакомых оценивались как продолжение подпольной работы. Юра Кочетов вернулся в августе 1932 года и устроился на работу в типографию "Советский печатник". Стал бывать на квартире у Дины. И вскоре, в октябре, состоялись новые аресты. Арестовали Дину - как руководительницу "анархо-подпольной группы", арестовали Кочетова, Ракова, мужа Дины - Николая Викторова, Аиду Басевич и еще нескольких человек. Многих вскоре отпустили - слишком уж незначительны были собранные улики. Но приговоры "наиболее активным членам группы" были серьезными. Дину Цойриф, Николая Викторова и Вениамина Ракова по приговору Выездной сессии Коллегии ОГПУ от 8 декабря 1932 года заключили в политизолятор сроком на три года, а Юру Кочетова на три года выслали этапом в Среднюю Азию. В 1935 году, в пpодолжение наказания, Дину выслали на три года в Северный край, ее мужа - на три года в Кировский край, Вениамина Ракова - в Казахстан.

Мало кого оставляли в покое после попадания на учет в ГПУ-НКВД-МГБ. Так, проходившего в 1932 году по делу Дины Цойриф рабочего Илью Скородумова освободили за отсутствием состава преступления, а 25 декабря 1939 года он был осужден на три года лагерей Военным трибуналом ЛВО по такому же фальшивому делу за то, что он вместе с товарищами "в течение ряда лет вплоть до начала 1938 года неоднократно проводил контрреволюционную агитацию и поддерживал связь с репрессированными впоследствии анархистами и при встречах с ними контрреволюционно отзывался о мероприятиях партии и советской власти по вопросам стахановского движения, государственных займов, печати в СССР и материального положения трудящихся". Илья умер в 1941 году, отбывая наказание. Дело этой "организации" не успели завершить следствием во время ежовщины, иначе расстрел был неминуем сразу. Так расстреляли в Ленинграде в 1937-1938 годах Римму Николаеву, Андрея Спарионапте и Юлиана Щуцкого - уцелевших после Ташкентского разгрома 1930 года участников анархо-антропософского кружка.

В 1946-1947 годах собирались материалы для повторного ареста Федора Гарина-Михайлова, Александра Саакова, Тамары Циммерман. В 1953 году Брянское управление МГБ оформляло материалы для объявления во всесоюзный розыск Юрия Кочетова. И все это только на основании материалов старого следственного дела 1926 года.

СУДЬБА БОРОНИНОЙ

Страшной оказалась в конце концов судьба Екатерины Борониной. С Лидией Чуковской они, живя до войны в одном городе, не встречались. В 1928 году Боронина похоронила отца, в 1932 году вышла замуж за Сергея Хмельницкого, товарища по учебе, в будущем - писателя. Во время войны Боронина оставалась в Ленинграде, схоронила мать, умершую от дистрофии. После полного снятия ленинградской блокады Л. Чуковская побывала у давних знакомых.

Из дневника Л. Чуковской:

24/VI 44 Была дважды у Сережи и Кати, одну ночь ночевала. Странен и завиден устоявшийся быт - французские книги, стол и те же [неразборчиво] на стене и трельяже, те же вещи, кот. стояли, когда мы были студентами, и я так страстно дружила с Катей. Я не была у нее лет 15. И сейчас, после операции, она больше похожа на ту, детскую Катю, чем на довоенную. [...] Не знаю. Но мне с ней теперь легко, будто всё смыто. Она читала свои наброски, Сережа показал рассказ одного мальчика о днях блокады - чудовищный, как он украл карточки. [...]

Я сидела среди этих людей, людей моей юности, с которыми давно были порваны связи - и думала, что жить, если живешь в России, надо в Ленинграде, п. ч. здесь существует - несмотря на голод и блокаду - умная, тонкая, суровая, могучая интеллигенция.

К концу войны Боронина была довольно известной детской писательницей, многим и сейчас памятен ее "Удивительный заклад". Ее наградили медалями "За оборону Ленинграда" и "За доблестный труд в Великой Отечественной войне". Но ее не миновала волна арестов "повторников".

20 октября 1950 года по каналу правительственной связи из Ленинграда в МГБ СССР срочно сообщили:

"НАМИ ГОТОВИТСЯ К АРЕСТУ БОРОНИНА ЕКАТЕРИНА АЛЕКСЕЕВНА, 1907 Г Р, УРОЖ ЛЕНИНГРАДА. НА БОРОНИНУ И ДРУГИХ БЫВШИХ УЧАСТНИКОВ АНАРХИСТСКОГО ПОДПОЛЬЯ В ОТДЕЛЕ А МГБ СССР ХРАНИТСЯ АРХИВНО-СЛЕДСТВЕННОЕ ДЕЛО НР 142850. ПРОСИМ ВЫСЛАТЬ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ УКАЗАННОЕ ДЕЛО".

Боронину арестовали 30 октября 1950 года по обвинению в том, что она "в прошлом являлась организатором и руководителем одного из анархистских кружков ликвидированной в 1926 году в Ленинграде подпольной антисоветской анархистской организации" и в том, что она "не отказалась от своих прежних анархистских убеждений и на протяжении ряда лет среди своего окружения высказывает враждебные Советской власти настроения, клевещет на вождя Советского народа, политику ВКП(б) в области литературы и искусства". В деле сохранились снятые загодя свидетельские показания писателей С. Шиллегодского, С. Розенфельда и Д. Левоневского от 29-31 августа 1950 года.

В процессе следствия Боронину подробно допросили об обстоятельствах дела 1926 года и ее подписки о сотрудничестве с органами ОГПУ по освещению деятельности анархистов - во искупление вины. Отрицая новую "преступную деятельность", Боронина подчеркнула, что, наоборот, долгие годы под разными псевдонимами оказывала содействие органам госбезопасности: в Ташкенте во время ссылки, затем в Ленинграде - вплоть до 1945 года. Какова была мера активности осведомительной работы Борониной, уклонялась ли она от доносительства, сейчас не известно. Но в 1950 году следователей больше интересовали доносы на саму Боронину: мол, она высказывала террористические намерения, рассказывала знакомым, "что якобы в бытовой жизни вождя народов и его сына не все будто бы обстоит благополучно", в своих рукописях "пыталась очернить советскую действительность, клеветнически изобразить советских людей и вызвать у них неверие в построении коммунизма, хранила литературу антисоветского содержания" (во время обыска у нее изъяли книги Бакунина, Кропоткина, Гамсуна, В. Ходасевича, О. Мандельштама, Н. Гумилева, М. Цветаевой, а также "Ленинград в Великой Отечественной войне", "Героическая оборона Ленинграда" и другие.5 Борониной пришлось даже подписать признание в том, что отобранная у нее рукопись давней студенческой работы "Москва и Петербург: Литературная вражда" является "антисоветской, клеветнического характера на русскую литературу и великих писателей демократов", потому что на нее оказали влияние "космополиты Эйхенбаум и Радлов". По решению УМГБ была создана специальная экспертная комиссия во главе с директором Лендетиздата Д. Чевычеловым по оценке изъятых книг и рукописей. Акт комиссии (в нее входили также цензор Л. Микитич и преподаватель ЛГУ А. Хилькевич) приложен к делу и является подлинным памятником своей эпохи: о трех книгах Гумилева говорится в нем, к примеру, так: "Автор их ГУМИЛЕВ Н. С. - первый муж Анны АХМАТОВОЙ, основатель группы акмеистов (в 1912 г.). Октябрьскую революцию встретил враждебно. В 1921 г. расстрелян за участие в контрреволюционном заговоре. Творчество его насквозь чуждо и враждебно советскому человеку. Оно наполнено мистикой, ненавистничеством к простым людям, предчувствием гибели своего дворянского класса. В стихотворении "Рабочий" ГУМИЛЕВ представляет рабочего который не спит:

"Все он занят отливанием пули,

Что меня с землею разлучит".

Перечисленные выше сборники в списках изъятой [из библиотек] литературы не значатся. Их безусловно необходимо изъять".

К делу приложили и копии допросов Борониной из ее дела 1926 года.

Учитывая то, что Боронина "в течение 20 лет была секретным сотрудником ОГПУ-НКВД-МГБ", ее дело не могли рассматривать в открытом суде и направили на заочное рассмотрение Особого совещания при МГБ СССР. 17 февраля 1951 года ее осудили к заключению в лагерь сроком на 10 лет по статье 58-10 ч. 2 УК РСФСР и отправили в Мордовию, в Дубравлаг МВД.

Хлопотал за нее муж, писатель С. Хмельницкий - безуспешно. Хлопотал К. И. Чуковский. В январе 1954 года она сама обратилась с заявлением в ЦК КПСС с просьбой о реабилитации. 1 ноября 1954 года Центральная комиссия по пересмотру дел на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления, отменила постановление Особого совещания при МГБ СССР, решив прекратить ее дело и освободить ее из-под стражи. В Ленинград она возвращалась через Москву.

Из дневника Л. К. Чуковской:

9/XI 54 Приехала Катя Боронина. Жила у меня. Это - новый подвиг К. И. [...]

Катя тяжела. Стенокардия, ревматизм, утрата зрения в одном глазу - полная, в другом - почти. [...] Я купила ей билет, проводила на вокзал и мы шли с ней по платформе 25 минут - она не в силах была дойти до вагона. Но это не тяжело, это только вызывает жалость и память. А сама она мне не понравилась. Дурно говорит о людях; злобно, несправедливо, неблагодарно. С юности она любила быть таинственной, многозначительной; теперь это возросло в 100 раз.

Но все это - бог с ней, бог с ней. Надо спасать остаток ее жизни, затоптанной.

И Корней Иванович сделал запись о том же: "Был на минутку дома. Видел Катю Боронину. Такое впечатление, будто ее только что переехал грузовик. В каких-то отрепьях, с одним поврежденным глазом, с хриплым голосом, изнуренная базедом - одна из сотен тысяч невинных жертв Берии. Я рад, что мне посчастливилось вытащить ее из ада".6

Сейчас, перелистывая дневник, убедилась: о главном событии этого времени, о Катиной смерти, я не написала ни слова. Это потому, что в те дни я не имела времени писать, а потом считала написанным.

Кажется, я узнала 31-го, или 1-го. Из открытки Симы Дрейдена - К. И. Уже после похорон. Я позвонила Шуре.7 [...]

Для меня [стоит за этими словами] - Петрогр сторона, острова, лодка, Институт, зачеты, преподавание и дурость 26 г., первая встреча с Цезарем, Саратов, потом борьба за К, ее возвращение, чуждость, разрыв.

Мой приезд в Л-д после блокады... [...]

Только 7 месяцев прожила она, вернувшись.

Какая она была здесь, у меня - еле живая, не могла есть, не могла спать, двигаться, читать, часто говорила вздор - и все таки что-то молодое.

ГОСБЕЗОПАСНОСТЬ И ЛИДИЯ ЧУКОВСКАЯ. 1930-1970-е ГОДЫ

Документальных следов вызова Лидии Чуковской в Большой дом весной 1935 года, скорее всего, не сохранилось. Но сомневаться в факте вызова не приходится. Формировался "кировский поток" - неблагонадежных тысячами высылали из Ленинграда и, по ходу дела, вербовали секретных сотрудников.

М. П. Бронштейна судили и расстреляли 18 февраля 1938 года, а через неделю, 25 марта, в 8-м отделе УНКВД ЛО был утвержден "Список осужденных Военной коллегией Верховного Суда Союза ССР по делам УНКВД ЛО в феврале 1938 г.". Список составили для окончательного учета осужденных и производства арестов их жен - как членов семей "врагов народа и изменников Родины". В Списке напротив имени каждого осужденного - номер его следственного дела, статья обвинения, мера наказания (обычно - высшая), состав семьи (как правило - жена) и необходимые примечания. Почти все жены были к этому времени уже арестованы. В отношении тех, кто по той или иной проволочке оставался на свободе, примечания имеют единую форму: "Арест оформляется"; поверх них следует резолюция, вписанная синим карандашом: "Арестовать к 1/IV", а ниже - красными чернилами - отметки об исполнении: "Арестована 26/III", или "Арестована 27/III".

15-й позиции Списка соответствуют записи:

"Бронштейн Матвей Петров. / 32253-37 г. / 58-10-11 / ВМН / Жена - Чуковская Лидия Корнеевна, 1907 г. р., работала редактором Лен. Дет. Издата. / Арест оформляется / То же [Арестовать к 1/IV] / Арест. IV отделом".

Редкий случай: вместо даты ареста - утверждение об аресте, как о свершившемся факте. Может быть, так было легче отчитываться и объяснять промедление. Но арест Чуковской на этот раз не состоялся, причем только благодаря своевременному бегству из любимого города. В феврале 1938 года, выяснив в Москве, в Военной прокуратуре формулировку приговора мужу - "10 лет без права переписки" - Лидия Корнеевна "все-таки вернулась в Ленинград, но на квартиру к себе не пошла, на Кирочную - тоже. Два дня жила у друзей, а с Люшей, Идой и Корнеем Ивановичем виделась в скверике. Простилась, взяла у Корнея Ивановича деньги и уехала".8

"За мужа" Лидию Чуковскую так и не арестовали. Но поистине государственный интерес к ее давнему собственному делу так и не угас. За ней следили до войны, во время войны и после войны. Наконец, 11 февраля 1948 года заместитель начальника оперотдела Главного управления охраны МГБ (ГУО) генерал-лейтенант В. И. Румянцев, ведавший охраной Сталина, подписал требование на следственное дело Чуковской "для просмотра". Дело "просмотрел" один из старших оперуполномоченных ГУО.

Различные оперуполномоченные Московского управления КГБ знакомились с делом Л. К. Чуковской также в 1955, 1956, 1957 (дважды) и 1958 годах. По разным поводам, в основном - обычная практика - в связи с выездом за границу кого-либо из Чуковских. (Сама Лидия Корнеевна была "невыездной".) В 1958 году дело передали на хранение в Ленинград и долгое время не трогали.

Однако 26 октября 1966 года дело срочно затребовали в Москву по самому серьезному поводу - "в связи с оперативной необходимостью". Скорее всего, необходимость возникла после секретного донесения заместителя председателя КГБ Захарова в Отдел культуры ЦК КПСС о первых публикациях за рубежом "Софьи Петровны" - повести Лидии Чуковской о большом терроре и передаче по зарубежному радио открытого письма Лидии Чуковской к Шолохову9.

С донесением ознакомились в ЦК КПСС в сентябре 1966 года, тогда и созрело решение собрать необходимый дополнительный компромат.

Через год, 18 декабря 1967 года зам. начальника Московского управления КГБ сообщил в Ленинград: "Нами разрабатывается Л. К. Чуковская, поэтому прошу Вас архивное уголовное дело 13608 временно оставить нам". Три года работали с делом в Москве и, наконец, 8 декабря 1969 года вернули в Ленинград "по миновании надобности", оставив у себя для памяти необходимую справку. Буквально через два дня Отдел культуры ЦК КПСС выступил против создания музея К. И. Чуковского на даче в Переделкине (записка Отдела культуpы от 11 декабpя 1969 г. упоминается в более позднем документе, см.: Источник. 1994. № 2. С. 101).

Справку о деле 1926 года, видимо, использовали и при подготовке письма председателя КГБ Ю. Андропова в ЦК КПСС от 14 ноября 1973 года. Прочитав много лет спустя письмо Андропова в "Источнике", Лидия Чуковская резко отметила на полях журнала:

Неправда. Была арестована, сидела в ДПЗ, потом жила, но не три года, в Саратове; вернулась через 8 месяцев. Никогда никакого участия ни в каких политических организациях не принимала. Повод - для ареста подала, но на следствии быстро выяснилось, что ни при чем". И о том же добавила для широкого читателя: "...рапортующими (теми, кто составлял свой рапорт без малого через полстолетия) ловко выдумана причина моего ареста: я никогда не принадлежала ни к какой подпольной организации, в частности, к некоей анархистской "Черный Крест".10

МЕМОРИАЛЬНАЯ ДОСКА

Но не к политическим делам своей юности возвращалась чаще мыслями Лидия Корнеевна. Скорее, к семейной драме. В июне 1993 года она делает запись в своем дневнике:

Не понимал К. И. Института. Не понимал ссылки... между тем Институт как формалистская теория, с которой он боролся и из которой выросла в будущем чума структурализма, - самая эта теория и лекции в Институте меня не интересовали тоже, так же как его, несмотря на весь блеск и всю порядочность наших учителей, меня интересовали мало, но 1) если уж ты учишься, надо сдавать зачеты хорошо 2) Институт дал мне друзей на всю жизнь, кот. отогревали меня от неладной семьи и учили жить и работать. Какая 17-летняя девушка не ищет дружб и "своей компании"?.. Что же касается ссылки и моей мольбы за меня не заступаться - то тут, конечно, дело было сложное и я виновата - я жестоко портила ему жизнь. Я ни за что не хотела никаких преимуществ перед другими арестованными. Это было повышенное чувство чести... В чувстве чести таилась причина моего упорства. Между тем люди, которые проходили по моему "делу" - напр. Катя - были действительно перед лицом властей виноваты ("листовка"), я же ни к чему никакого прикосновения не имела, и непонятно было - даже и мне самой - чему я, собственно, верна и зачем я сама без толку мучаюсь и, главное, мучаю его...

Лида Чуковская осталась верна твердости своего характера. Надежности, которую так ценила в других. Верна с юности до последних дней. И лучшие друзья платили ей тем же. Так, Исидор Гликин и его сестра Розалия годами - каждый до своей смерти - тайно хранили драгоценную рукопись "Софьи Петровны". А после смерти Сталина Лидия Корнеевна взяла ее из тайника в Ленинграде.

26 марта 1997 года на доме у Пяти Углов городские власти установили гранитную мемориальную доску: "В этом доме с сентябpя 1935 года жили писательница Лидия Корнеевна Чуковская и физик-теоретик Матвей Петрович Бронштейн (расстрелян). Здесь была написана "Софья Петровна" - повесть о большом терроре".

8 июля 1997 года Лидию Чуковскую и ее однодельцев реабилитировали по заключению прокуратуры Петербурга, потому что "материалами уголовного дела их антисоветская деятельность не доказана. Утверждение, что их целью являлось свержение советской власти, основано на оперативной информации и не подтверждено доказательствами".
* * *

Может быть, стоит упомянуть и о судьбе чекистов, имевших отношение к Делу № 1363 по обвинению группы анархистов в контрреволюционной деятельности.

Оперуполномоченный Петр Григорьевич Иванов, занимавшийся в 1920-х годах делами анархистов, репрессиям не подвергался и большой карьеры не сделал. В 1943 году он был уволен с должности начальника отделения 5-го (особого) отдела УНКВД ЛО.

Сергей Георгиевич Жупахин, наоборот, сделал карьеру на так называемом "Академическом деле". В 1937-1938 годах он был уже начальником УНКВД по Вологодской области. Расстрелян. См. о нем подробнее в кн.: Академическое дело 1929 - 1931 гг. Т. 1-2 / БАН. СПб., 1993, 1998.

Иван Леонтьевич Леонов (в 1918 году - член Коллегии ПетроЧК, в 1923 году награжден золотыми часами Коллегией ОГПУ) возглавлял секретно-оперативный отдел (управление) Ленинградского ГПУ в 1921-1927 годах. В 1931 - 1932 годах служил начальником соответствующего управления Полпредства ОГПУ по Восточно-Сибирскому краю. Потом был зачислен в особый резерв ОГПУ.

Наум Маркович Райский (Лехтман) оставался в должности начальника секретно-оперативной части ПП ОГПУ в ЛВО до 1929 года, затем служил в полпредствах ОГПУ на Дальнем Востоке и в Средней Азии. В 1937 году - начальник УНКВД по Оренбургской обл. Расстрелян 15 ноября 1937 года. Реабилитирован в 1957 году.

Станислав Адамович Мессинг в 1929 году стал начальником иностранного отдела и заместителем председателя ОГПУ. С 1931 года работал в Наркомвнешторге. Расстрелян 2 сентября 1937 года. Реабилитирован в 1957 году.

Александра Азарьевна Андреева-Горбунова была арестована в 1938 году, осуждена Военной Коллегией Верховного суда СССР на 15 лет лагерей и умерла в заключении. Реабилитирована в 1957 году.
1. Источник. 1994. № 2. С. 101.
2. Квачевская А. Среди движущихся песков: Из этапных воспоминаний // Рославльская правда. 1995. № 70, 24 июня. О Квачевской см. также: Макаров А. Горит огонь далеких лет // Там же. № 67, 17 июня.
3. См. для сравнения публикации, посвященные подлинному анархистскому движению в СССР: Павлов Д. Б. Большевистская диктатура против социалистов и анархистов. 1917 - середина 1950-х годов. М.: РОССПЭН, 1998. 232 с.; Лиманов К. История Анархического Черного Креста // Наперекор. (М., 1998. № 7, янв. С. 49-54, 63.
4. Любопытные подробности об одном из его дел см. в книге воспоминаний Анны Гарасевой "Я жила в самой бесчеловечной стране..." (М.: Интерграф Сервис, 1997).
5. Часть книг, видимо, пpинадлежала мужу Боpониной - С. И. Хмельницкому
6. Чуковский К И. Дневник (1930-1969). М., 1994. С. 217.
7. Александpа Иосифовна Любарская, участница pазгpомленной в 1937 г. pедакции Лендетиздата.
8. См. подробнее: Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. М.: Согласие, 1997. Т. 1. С. 9-11.
9. Текст донесения см.: Вопросы литературы. 1995. № 1. С. 334.
10. Чуковская Л. К. Куоккала - Пеpеделкино // Русское подвижничество. М.: Наука, 1996. С. 449.

Анатолий Яковлевич Разумов (р. 18 ноября 1954, Слуцк, БССР) - советский и российский историк, специалист по периоду массовых репрессий в СССР; составитель книги памяти жертв сталинских репрессий «Ленинградский мартиролог» и базы данных «Возвращённые имена», руководитель центра «Возвращённые имена» при Российской национальной библиотеке, один из создателей и историк мемориала «Левашовская пустошь».

Биография

Родился в семье выходцев из белорусских крестьян. Отец - военный инженер, мать - учительница русского языка и литературы. В 1962-1965 годах жил и учился в Слуцке, затем по месту службы отца: в 1965-1967 годах - в Берлине, в 1967-1970 - в Эберсвальде, в 1970-1972 - в Слуцке и Гродно.

Продолжил образование в Ленинграде, окончил исторический факультет Ленинградского университета имени А. А. Жданова в 1978 году. Работал в «Лениздате», был составителем сборника «Страницы истории».

С 1978 года работает в Российской национальной (Публичной) библиотеке. Живёт в Петербурге.

Научная и общественная деятельность

С конца 1980-х годов занимается историей сталинских репрессий. Инициатор и составитель многотомного издания «Ленинградский мартиролог», основанного на архивных материалах и содержащего биографические, справочные сведения и мемуарные свидетельства о расстрелянных в Ленинграде и Ленинградской области, их фотографии. На основе печатного издания создана электронная база данных жертв политического террора в СССР, подготовленная возглавляемым А. Я. Разумовым центром «Возвращённые имена» при Российской национальной библиотеке.

Разумов занимается исследованиями по истории захоронений на Левашовском мемориальном кладбище, он один из авторов Белорусско-литовского памятника жертвам массовых репрессий, открытого на «Левашовской пустоши» в 1992 году. Установленный на каменной насыпи памятник выполнен в форме лотарингского креста, на нём - таблички с надписями: «Беларусь» и «Lietuva» и венок из колючей проволоки.

Принимает участие в проведении Дня памяти жертв политических репрессий в Петербурге.

Участвовал в подготовке именного указателя к книге А. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ».

Около 25 лет Разумов занимался изучением документов по «Делу Таганцева», в 2014 году им были установлены даты расстрелов осуждённых по делу, в том числе Н. С. Гумилёва.

В 2015 году вошёл в состав жюри конкурса на Монумент жертвам политических репрессий, установка которого планируется в центре Москвы.

Награды и премии

• Анциферовская премия (2000)
• Орден Креста земли Марии 5 класса (2012)
• Медаль «Спешите делать добро» (Уполномоченного по правам человека в РФ) (2013)

Печатные труды

• Ленинградский мартиролог, 1937-1938: Книга памяти жертв политических репрессий / отв. ред. А. Я. Разумов; Рос. нац. б-ка. - СПб.: Рос. нац. б-ка, 1995-2015. - Т. 1-13. - ISBN 5-7196-0951-2.
• Именной указатель / сост.: Н. Г. Левитская и В. А. Шумилин; при участии Н. Н. Сафонова, доп. поиск и редакция: А. Я. Разумов // Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. 1918-1956. Опыт художественного исследования: в 3 кн. - Екатеринбург: У-Фактория, 2006. - Т. 3. - С. 522-626. - ISBN 978-5-9757-0163-3.